Американец, или очень скрытный джентльмен

В случае с Мадридом я ничего не потерял. Я недолюбливаю Испанию за ее маслянистых женщин с жирно блестящими волосами, собранными в тугие кички, за мужчин с талиями, как у девушек. Мне отвратителен тайный ток испанской кровожадности. В Испании продают маленьких плюшевых бычков, у которых из нарисованной красным раны торчат миниатюрные шпаги тореадоров. Испанцы — нецивилизованная нация: слишком много в них фанатичного, средневекового, мавританского.

А вот уезжать из Афин было грустно. То были дни Полковников: военные хунты всегда были для людей моей профессии солидным источником дохода — почти как хороший ураган для строителя. Во время пребывания в Афинах я так и не дошел до Парфенона, не съездил на туристическом автобусе на мыс Сунио, не добрался до Фермопил, Дельф или Эпидавра. Я не видел ничего, кроме загаженной мастерской в пригороде и вечно раскрытой ладони офицера полиции Вассилиса Цохадзопулоса. Я пожаловался на его жадность своему заказчику. Офицер исчез. Мне сказали, что его съели волки на горе Парнас: мой заказчик считал, что это подходящий и даже благородный конец для полицейского, который написал книгу посредственных стихов.

Уже поздно. Шум городского движения утих. После полуночи время в долине движется вспять — и так до рассвета. Не только в нынешнюю ночь я сижу здесь. Я сижу здесь в каждую ночь, которая опускалась на мир со дня построения этого дома. Ночи за пятьсот лет спрессованы в этот кратчайший промежуток времени.

Облака расступились. Показались звезды. Огни на горах гаснут. Расположение звезд почти не изменилось с тех пор, когда над лоджией возвели кровлю, когда она была расписана человеком, который хотел не только видеть то, что снаружи, но и обладать им.

Как мне хочется здесь остаться. Падре Бенедетто был прав. Я нашел покой: я понял важность любви.

Из-за выходца из тени все это настолько смутно. Да, я хочу остаться — и почти столь же сильно я хочу, чтобы он сделал шаг, бросил жребий.

Я решил поменять тактику. Я больше не охочусь на охотника. Вот уже три дня я пытаюсь спровоцировать выходца из тени. Намеренно отдаюсь ему в руки.

Я уезжал за город и, поставив машину, гулял по холмам, по тропинкам, которые петляют по каменным россыпям, по дубовым и каштановым рощам. На каждой прогулке я притворялся, что не теряю бдительности, притворялся, что рисую бабочек или делаю наброски. Меня ни разу никто не преследовал. Я неоднократно давал ему возможность выйти один на один, убить меня. На сей раз никакие приблудные любовники не помешали бы его планам.

По вечерам я бродил по городу, как можно чаще забираясь в глухие проулки и на пустынные улицы. Вот здесь он шел следом, но всегда на почтительном расстоянии. Однажды, делая вид, что не замечаю его, я развернулся и пошел вспять. Он испарился.

Я не могу его раскусить. Он кружит поблизости, как стервятник, дожидаясь, пока труп окончательно застынет: постоянный раздражитель, трупная муха, до которой не дотянешься свернутой воскресной газетой со спортивным обозрением. Оса на пикниковой скатерти. Он выжидает. Но чего?

Вчера, в надежде, что он проглотит уж совсем очевидную наживку, я повел себя скрытно. Крадучись подошел к «ситроену» и поехал к разрушенной ферме возле расписанной церкви падре Бенедетто. От фермы убрали табличку «Продается», в остальном же ничего не изменилось. Я поставил машину там же, где и в прошлый раз, и принялся бродить вокруг дома. Я даже зашел внутрь — рискованный поступок, потому что он давал ему возможность приблизиться незаметно.

Он не поехал за мной на своем синем «пежо», он остановился в полукилометре. Я предполагал, что он придет оттуда пешком, и долго следил за ним в бинокль из комнаты верхнего этажа, погруженной в глубокую тень. Он даже не сделал попытки выйти из машины: вместо этого попятился в начало дорожки, ведущей на виноградник, встал, глядя на дорогу, и опустил оконное стекло. Я смотрел, как он обмахивается газетой, отгоняя назойливых мух.

Поняв, что план мой провалился, я вышел из здания и поехал в его сторону. Я собирался остановиться в пятидесяти метрах от него, выйти из машины и посмотреть, что он предпримет. Дело шло к полудню, солнце жарило вовсю, на дороге было пусто. Когда я приблизился, он вдруг рывком сорвался с места и понесся прочь. Я вдавил педаль газа в пол, но куда мне было тягаться с его мощной машиной. Через два километра он исчез из виду.

По дороге в город я остановился в деревне и зашел в бар. У столика в дальнем углу сидели какие-то старички и играли в скопу. Они едва повернули головы, когда я подошел к стойке.

— Si? — обратилась ко мне женщина за стойкой, окинув меня безразличным взглядом. На столике за ее спиной стояли кувшины со свежевыжатым соком.

— Una spremuta, per favore, — попросил я. — Di pompelmo[98].

Она налила соку в толстостенный стакан и протянула его мне. При этом обаятельно улыбнулась; я заплатил и вышел со стаканом на улицу, чтобы выпить сок на жарком солнце. Сок был холодный и кислый, так что зубы будто заиндевели.