«…Тот день остался в моей памяти тысячами подробностей. Просто потому, что слишком много важных событий пришлось именно на него. Вернувшись к себе, я получил телеграмму из Нью-Йорка. Тед Джонсон отбросил всякую конспирацию и очень эмоционально и многословно радовался тому, что я, оказывается, жив. А также бурно благодарил за спасение Сарочки от своего имени, от имени своей жены и всех прочих родственников. В конце телеграммы он коротко информировал, что все претензии ко мне сняты, розыск прекращен, а Мэйсоны даже выплатили мне (через него) компенсацию в размере пяти тысяч долларов.
Все остальные подробности предлагал узнать у его свежеиспеченного родственника, Яна Гольдберга, который помог Джонсону с продажей патента. В результате сумма оказалась выше ожидаемой, даже за вычетом комиссионных Яна каждому из нас доставалось по пятнадцать тысяч.
Тед выражал готовность выдать мне мои деньги в любое время, благо его родственник, тот самый Ян Гольдберг, подался пытать судьбу не куда-нибудь, а именно в Одессу. И сообщал адрес, по которому я могу найти и Яна, и его жену Сару.
А затем с чисто протестантским прагматизмом сообщал, что если я не нуждаюсь в деньгах срочно, то он готов их пока разместить в своем деле. И выплачивать мне шесть процентов годовых.
Точно помню, что я читал эту телеграмму и удивлялся, насколько все вовремя происходит. Получи я ее хоть на день раньше, и я бы почти наверняка рванул отсюда обратно в Нью-Йорк. Просто потому, что, оказывается, можно. И потому еще, что мне тут не совсем комфортно.
А вот в тот момент я уже решил, что сначала встречусь с Яном, разузнаю у него все подробности, потом тщательно и не торопясь все обдумаю и лишь потом буду действовать…»
День, как говорится, не задался. Нет, начинался он, как обычное воскресенье. Полтора жида позавтракал с семейством, степенно раздал задания на эту неделю[99]
и удалился в кабинет, работать с бумагами. Работа спорилась, поэтому он решил не терять время и пообедать прямо в кабинете.Однако едва он употребил шкалик водки, традиционно завершающий его воскресные обеды, как начался натуральный бедлам.
Для начала прибежала непутевая племянница. Вид у Софочки был почти обезумевший.
– Он здесь, он в Одессе, он пришел за нами! – причитала она. – А Наталья Дмитриевна мне не верит! Я ей сказала, что это он, а она велела заткнуться! Мол, из-за моих рассказов ей потом кошмары снятся!
Она стрекотала бессвязно, но несмолкаемо, и Рабинович, не удержавшись, рявкнул:
– Хватит трещать! Говори толком! Кого ты видела?
Софа вдруг остановилась и совершенно спокойно ответила:
– Воронцова! Того, что на Крите нас с Сарой от турок освободил. Он в Одессе. Сегодня утром я видела его в нашем дворе. Он пришел за мной. – Подумала и устало поправилась: – Нет, не за мной. Он пришел за нами. Он всех нас убьет! А Ухтомская мне не поверила. Сказала, что Воронцов этот сильно меня напугал и теперь всюду мне мерещится.
«Скорее всего, Ухтомская права! – подумал Рабинович. – Испугал он тебя действительно сильно!»