Американец

— Переехать? — удивился Ньюмен. — Почему? Да более роскошного отеля я в жизни не видал!

— А тебе роскошный и не нужен. Тебе нужна этакая небольшая, тихая, респектабельная гостиница, где сразу отвечают, стоит тебе позвонить, и… и знают тебя в лицо.

— Да я не успеваю руку к звонку поднести, а ко мне уже несутся — не звонил ли я, — ответил Ньюмен. — И не только знают в лицо, но наперебой кланяются и разве что пылинки не сдувают.

— Должно быть, ты постоянно даешь на чай. А это весьма дурной тон.

— Постоянно? Да ничего подобного! Вчера слуга принес мне что-то в номер и стоит, не уходит, как будто чего-то ждет. Я предложил ему стул и осведомился, не желает ли он присесть? Это дурной тон?

— Очень!

— Но его тут же как ветром сдуло. Во всяком случае, мне в этом отеле интересно. Черт с ней, с элегантностью, если она нагоняет тоску. Вчера я до двух ночи сидел в холле Гранд-отеля, смотрел, как люди входят, выходят, снуют туда и обратно.

— Тебя легко развлечь. Но ты волен выбирать — тебе экономить не приходится. Небось, нажил кучу денег?

— Достаточно.

— Счастлив человек, который может так ответить. А достаточно для чего?

— Достаточно, чтобы немного передохнуть, забыть о проклятых делах, оглядеться, посмотреть мир, рассеяться, набраться ума и, если взбредет в голову, найти себе жену.

Ньюмен говорил медленно, выговаривал слова четко, часто останавливался. Такова была его обычная манера говорить, но особенно заметно она проявилась сейчас, когда он делился своими намерениями.

— Ну и ну! Вот это программа! — воскликнул мистер Тристрам. — Разумеется, на все это нужны деньги, особенно на жену, если, конечно, она не принесет своих, как моя. Но расскажи обо всем. Как ты разбогател?

Ньюмен сдвинул шляпу на затылок, сложил на груди руки и вытянул ноги. Он слушал музыку, смотрел на шумную толпу, на бьющие фонтаны, на кормилиц с малютками.

— Работал, — ответил он наконец.

Тристрам несколько мгновений не спускал с него глаз, невозмутимо озирая своего рослого приятеля с головы до ног, потом, остановив взгляд на безмятежном лице Ньюмена, спросил:

— Что же ты делал?

— О, много чего.

— Ты, как я погляжу, ловкий малый.

Ньюмен продолжал смотреть на кормилиц с младенцами, они сообщали всей сцене какую-то первозданную пасторальную простоту.

— Да, — проговорил он наконец, — наверно.