Американка

Собственно говоря, тогда Кенни единственный раз не хватило мужества.

С наступлением осени Кенни и Сандра переехали в город у моря, а Аландец ушел в плавание. Он не сбежал, ничего такого. Он же любил Кенни. Без сомнения. Просто не мог по-другому. Так он, между прочим, объяснил и Сандре, когда разок выпил лишку и позвонил ей с другого конца света.

— Ее нельзя не любить, — сказал он.

Он произнес «любить» непривычным тоном. Да чего ради ему было говорить это Сандре? И, еще подумала Сандра: это была, как уже говорилось, не его манера выражаться. Тот унылый серьезный тон, который начал распространятся, прежде всего на телевидении, когда слова утрачивали свое значение, был совершенно чужд Аландцу.

Любил и любил. Пожалуйста. Но это прозвучало вяло. Ничего не значило.

Объятие бессилия. Однажды Сандра спугнула Кенни и Аландца в интимный момент в доме на болоте. Она стеснялась: никак не могла привыкнуть к тому, что Аландец взял в жены Кенни, которая была не намного старше ее самой. Но это было не главное. С этим можно было смириться. В этом не было ничего страшного. Но вот это: они стояли у окна и обнимались. У того маленького-маленького окна, за которым был виден пасмурный день, мостки, вода и камыши. Это произошло в то самое время года, когда дом на болоте представал с лучшей стороны, накануне первого снега, когда все растения уже увяли. Кенни тогда не заплакала, но побледнела. Аландец уткнулся лицом в плечо Кенни, со стороны казалось, что он навалился на нее всей своей тяжестью. Они крепко сжимали друг друга.

Именно это Сандра немедленно назвала объятие бессилия.

Это было хорошо знакомо Сандре со времен ее дружбы с Дорис Флинкенберг. Они смотрели «Сцены из супружеской жизни». Тысячу скучных частей одну за другой.

Сцены из супружеской жизни состояли из тысячи объятий бессилия, перемежаемых ссорами и потом. Настоящая жизнь. Добро пожаловать.

Сандра думала, что такое бывает лишь по телевизору или в кино, во всяком случае, так стилизованное и хорошо артикулированное. Когда Аландец и Лорелей Линдберг злились друг на друга, они так распалялись, что уже не могли говорить ясно и четко — зато много чего делали: швыряли вещи, хватались за ружье и тому подобное. И Дорис Флинкенберг, ее опыт… нет, это слишком ужасно, даже описать нельзя.

Но здесь, именно здесь Сандра увидела те самые объятия, это ее и взволновало и смутило, и она пожалела, что зашла в кухню так не вовремя.

Аландец и Кенни в объятиях друг друга, таких странных, щемящих душу. Упираются ногами друг в дружку и цепляются друг за друга.

И тут вдруг, в призрачной тишине, которая окружала объятие бессилия, послышалась песня. Заунывная призрачная мелодия, доносившаяся из грязно-серого пейзажа за окном, ноябрьский вечер, очень похожий на тот, который стал последним в жизни Дорис Флинкенберг.

Сандра посмотрела в окно позади обнимавшейся пары.

Она стояла на мосту в тумане и пела, на ней была тяжелая серая домотканая одежда. А голос становился все громче.

Это пела Лорелей Линдберг.

И она пела песню Эдди.

Посмотри, что они сделали с моей песней.

Конечно, это была галлюцинация, и только Сандра поняла это. Но Аландец: он тоже поднял взгляд. Он стоял, обнимая Кенни и положив подбородок ей на плечо. Да. На миг. Он тоже услышал. Он услышал.

И вот теперь Аландец обнимал плачущую Кенни в спальне в квартире в городе у моря. Его беспомощность. Он не годился для этого. Теперь Сандра это понимала. Яснее ясного. И их обоих было жалко.

Взаимная беспомощность. С этим она ничего не могла поделать.

Аландец вернулся домой, чтобы немного поохотиться, он старался не пропускать охотничий сезон, и вот он снова вынужден встретиться с глазу на глаз со всем тем, с чем он не справляется, всем, чего он не… выносит. Так это было. Как бы он ни люби…

— Куда захочешь, Кенни, — прошептал Аландец в спальне в квартире в городе у моря. — Можешь поехать куда захочешь. Я все оплачу. — Но и это не помогло. Кенни лишь еще громче завсхлипывала.

На следующее утро Сандра ясно это увидела. Словно в мозаике положили последний фрагмент, и рисунок проступил целиком. Этот феномен имеет специальное название, Кенни могла бы ей это объяснить, в теории изобразительного искусства. Маленький фрагмент изображения, который может исказить всю картину. Изменить все изображение.

Несколько дней спустя Сандра покинула квартиру в городе у моря — и себя саму.

И для начала отправилась в дом на болоте, чтобы взять ботинки, так она решила.

В то же самое утро Кенни зашла в ее комнату, разбудила ее и спросила, не хочет ли она поехать с ней в Париж. От ее ночного отчаянья не осталось и следа.

— Мы можем поехать вместе. Втроем.

Втроем.

— Ты, Рита и я.

Разве не этого она хотела? Быть вместе? Да. Отчасти.

Сандра попробовала, каково это. Но ничего не почувствовала.

— Нет. Я лучше поохочусь. Да потом еще… учеба. У меня зачет по «Возможности роста, развития и образования человека». Мне надо заниматься.