Американки в Красной России. В погоне за советской мечтой

Бурк-Уайт описывала увиденные разрушения скорее с упоением, чем с ужасом; она перечисляла странные предметы на поле боя в Ельне через несколько дней после ухода оттуда немцев: кусок ткани, ложка, заплесневелый хлеб, который разлетелся на части, когда она нечаянно задела его ногой. «Когда мы въехали на разрушенные улицы [Ельни], я поняла, что здесь наконец-то я сниму то, что мне нужно: кадры, похожие на настоящую войну». Плакала Бурк-Уайт только тогда, когда ей мешали снять те кадры, которые ей очень хотелось сделать[635].

Хеллман же, наоборот, открыто говорила о том, что ей было очень страшно ехать на фронт, и она отправилась туда только потому, что не смогла отказаться от приглашения. И вид разрушений явно потряс ее до глубины души – ей не была свойственна отстраненность, типичная для Бурк-Уайт. Но любопытно, что, когда Хеллман уже попала на театр военных действий, ее страх совершенно улетучился, хотя вокруг велась стрельба. «Я не знаю, в какой близости от боев мы оказались, но мне не было страшно – я чувствовала только бодрость и уверенность в себе», – записала она в дневнике. Увиденный пейзаж напоминал ей то родную ферму в Уэстчестере, то «Войну и мир». Красноармейцы, в лагере которых ей довелось остановиться, показались ей на редкость приятными людьми. «Это душевные, сильные люди», – записала она и упомянула о том, что кокетничала с генералом Черновым, а он подарил ей на память зажигалку с выгравированной надписью. За ужином она принялась шутить с военными:

Я сказала, что, наверное, ужинаю в обществе стольких генералов, сколько не окружало ни одну женщину со времен Екатерины II, и им это очень польстило. Мы подняли огромное множество тостов – за президента Рузвельта, за Красную армию, а еще – столько раз за мое здоровье, что я уж испугалась: неужели у меня такой больной вид? У русских мужчин, почти у всех, есть одно очень привлекательное качество: они сознают себя мужчинами и любят выказывать это – с простотой и ласковостью. Особенно те, кто рад видеть иностранца, тем более иностранку: каждый сообщал мне об этом за стопкой водки. Им не терпится показать, что война их не огрубила. Я думаю, что каждая девочка лет в тринадцать мечтает вырасти и попасть на бал. Весь зал – красивые господа в военной форме – оборачиваются как один и направляются к ней, чтобы танцевать с ней весь вечер напролет. У меня эта мечта не сбылась, и я никогда не вспоминала о ней вплоть до этого самого ужина. А когда вспомнила, то рассмеялась[636].

Сталин(изм), патриотизм и вероломство

В «Незавершенной женщине» (1969) Хеллман сообщала, что уехала из Москвы на неделю раньше запланированного, чтобы избежать разговора со Сталиным, который согласился дать ей интервью, о котором она и не просила. После отъезда она все же написала ему теплое письмо – очевидно, в ответ на его записку. Хеллман благодарила Сталина за «поистине удивительные три месяца, проведенные в [его] стране», и добавляла, что трудно подыскать слова, которые передали бы всю глубину ее чувств:

Все мои соотечественники испытывают к Советскому Союзу огромное уважение и восхищение, и теперь я обязательно попытаюсь рассказать им о теплоте, добродушии, юморе и настоящей человеческой ласке, которые я повсюду видела в СССР[637].