Американки в Красной России. В погоне за советской мечтой

Хеллман действительно испытывала теплоту и симпатию по отношению к советскому народу, и, похоже, эти чувства были взаимными – судя по многим письмам, которые она получала от самых разных русских – от актеров, игравших в спектаклях по ее пьесам, и режиссеров (Пудовкина, Эйзенштейна и Александрова) до женщин, с которыми Хеллман познакомилась во время пребывания в СССР. В конце дневника, который она вела во время поездки, упоминается чье-то замечание – о том, что приезд Хеллман в Советский Союз принес больше пользы, чем чей-либо еще визит. Вполне возможно, это ощущение возникло благодаря прямым человеческим контактам, которые ей удалось установить с большим количеством людей[638].

Пусть Хеллман и не встречалась лично со Сталиным и, предположительно, не хотела этой встречи, это все равно не оградило ее от обвинений в сталинизме, преследовавших ее всю оставшуюся жизнь. Более того, эти обвинения и лежали в основе утверждений о ее «лживости». В книге «Незавершенная женщина» Хеллман замечала в связи с Московским театральным фестивалем 1937 года, на который она приезжала: «Я даже не знала, что оказалась там в разгар ужасных чисток». Даже если бы она это знала, вряд ли это что-либо изменило бы: в 1938 году она подписала заявление в поддержку Московских процессов, опубликованное в коммунистическом журнале New Masses. К 1969 году Хеллман явно успела изменить свое отношение к сталинскому террору. Но тогда же она утверждала, будто написала в своем дневнике 1944 года (на страницах, которые я не нашла в русских дневниках, хранящихся в ее архиве), что

следует отдать великую честь тем, кто не побоялся выступить против преступных чисток. Трудно осуждать тех, кто метался в молчаливых сомнениях и отчаянии, но еще труднее поверить в то, что они не понимали происходившего тогда[639].

В глазах критиков Народного фронта худшим проявлением добровольного неведения сталинистов была как раз попытка не замечать происходившего. Однако с началом Второй мировой войны эту моральную «слепоту» порой стали расценивать как признак патриотизма – примеры можно увидеть в «Миссии в Москву» и в сборнике Женевьевы Таггард «Сокол: стихи на советские темы» (1942). В книгу Таггард вошли стихотворения, написанные ею на протяжении двадцати пяти лет, причем многие из них она сочинила во время пребывания в Советском Союзе в 1936–1937 годах, когда общалась с москвичами вроде Маркуши Фишер (которая позднее, как мы уже упоминали, писала об атмосфере страха тех лет). Но, например, в стихотворении Таггард «Дом отдыха на Черном море» (1937) ощущается только надежда. В стихотворении есть отсылка к истории и античным мифом, связанными с этими краями: упоминаются Ясон и Медея, «древние народы» и богатство, добытое благодаря «согнутым спинам рабов». А теперь здесь «то, чего люди на земле не видели еще никогда, новое и прочное, словно скала: богатство по справедливости, начало без конца, советское». Здесь «отдыхает искусный рабочий». Здесь «раздеваются и плавают творцы грядущего великого века»[640]. Другие стихи из того же сборника, прославлявшие героизм военной поры, во многом покоились на основании, заложенном в предшествующие годы. Быть может, Хеллман – и Таггард – действительно не понимали, что идут чистки. А может быть, они просто убеждали себя в том, что все происходящее ведет к лучшему.

Некоторые из критиков Хеллман утверждали, что она изобразила в «Северной звезде» процветающий украинский колхоз и колхозников, оказывающих сопротивление нацистам, по указке советского правительства. Того самого советского правительства, которое уморило украинских крестьян голодом в отместку за то, что тамошние кулаки (десятилетием раньше) ожесточенно противились коллективизации. А когда началась война, многие украинцы в действительности сотрудничали с нацистами, а вовсе не боролись с ними и не защищали советскую власть. Впрочем, у Бурк-Уайт есть фотографии, запечатлевшие как раз украинских колхозников, вооружавшихся против нацистов[641].