Американская дырка

Белобокин разом много пил, пыхал и баловался грибами, а у жизни есть странное правило – побеждает не тот, кто красиво стартует, а тот, кто красиво финиширует.

Мы были с ним давними приятелями. Следовательно, знала его и Оля.

Пару раз она испробовала на себе его ядовитый нрав и, как писал поморский соловей Шергин, “этой Скарапеи не залюбила”: Оля считала

Вову человеком дрянным, ненужным и опасным, как осколок разбитой бутылки. Возможно, для многих он и вправду был таким. То есть кое-какие основания для тревоги лютка все-таки имела, но врасплох ее благодаря пудренице было уже не взять.

Странно, что нонконформист Белобокин, категорический противник общества потребления с его желудочно-кишечной цивилизацией, оказался в компании деловой дамы Анфисы да еще что-то живо с ней обсуждал, воодушевленно размахивая зажатыми в пальцах палочками. При этом на их столике стоял графин с водкой и утка по-пекински в хитроумной ярусной вазе.

Впрочем, ничего странного. Еще в конце восьмидесятых Вова, как лидер группы “Голубые персты”, прославился песней с такими буквами:

Хорошенькие девочки на склоне эскалатора

Достанутся колхознику, ударнику, новатору,

А нам с тобой достанется, что после них останется,

Но с нас с тобой не станется, с нас с тобой не станется -

Нам этого хватит.

– Кто с ним? – не глядя в угол, повела бровью Оля. С Анфисой она была не знакома.

– Да так, – небрежно отозвался я, – одна поклонница индийской анимации.

К нам подошла официантка и навострила карандаш.

Оля заказала морских гадов с сельдереем и острую жареную рыбу по-сычуаньски, а я – форель по-гуандунски и “гу лао жоу” – такое мясо с ананасом. Плюс бутылку пино-нуар и бутылку рислинга – Оля любила белое вино и могла пить его хоть под узбекский плов, хоть под имеретинские купаты.

Нам даже успели подать холодное, прежде чем Белобокин нас заметил.

Реакция его была по обыкновению буйной – он подошел стремительно, раскинул руки, я встал ему навстречу, мы театрально обнялись и обменялись троекратным русским поцелуем. Оля тихо фыркнула – ей однополые лобзания претили.

– Что нового? – Я спрашивал не из одной любезности – порой, как было сказано, Вова изобретал довольно забавные штуки.

– Новости в газете, Мальчик.

– Газет не читаю, Белобокин. Это – свидетельство здоровой иммунной системы, ведь избыток информации разрушает личность.

– Тогда новости две. – Вова с нарочитой галантностью (его жесты на публике становились демонстративными) кивнул Оле. – Комиссия

Конгресса по расследованию судьбы бен Ладена выяснила, что морские пехотинцы еще в две тысячи втором изловили его в Торо-Боро, живьем зашили в тушу выпотрошенной свиньи и закопали в землю.

– Зачем так сложно? – удивилась Оля.

– Чтобы его душа из свиного гроба не улизнула в сады благодати.

В результате эксгумации установили, что душу бен Ладена вместе с телом и гробом сожрали черви.

– Живьем зашили и закопали? – притворно усомнился я. – Без адвоката и суда?

– Двойные стандарты. И потом, желание сделать подлость порой бывает просто непреодолимым. – Белобокин пожал плечами: мол, что же ты хотел от этих мормонов? – Все материалы пока засекречены, но мне было видение. Я даже холст накрасил – “Усама во чреве”.

Вот этим он и подкупал: вещный, предметный мир отступал перед ним куда-то на периферию бытия, на кромку реальности, а освободившуюся территорию заполняли миражи, отсветы, эхо… Он уходил от жизни не в искусство, а в пеструю, ершистую, насмешливую иллюзию, где, наверное, не всегда было комфортно, но где он от начала до конца был хозяином, так как не считал необходимым ее, иллюзию, материализовывать. Поэтому его не было жалко. А вот его коллег по цеху стоило бы пожалеть: они уходили от жизни в искусство и находили там то, от чего бежали, – отвратительные сцены тщеславия и дикой погони за прибылью.

– А вторая новость? – Я все еще стоял, не зная – приглашать его за наш с Олей столик или нет.

– Вторая тоже про свиней. Я произвел изыскания и дознался, откуда у хохлов взялась привычка к салу. Это ведь не родовая их черта, как, скажем, скупость. Сначала они у себя, как заведено в степи и по соседству, разводили баранов. Но им покоя не давали крымские татары – набег за набегом, етитская сила! А что супостату надо?

Девок в полон да скотину. Уводят татары овечьи отары, пуб-па-бу-ду-ба… В общем, полный рок-н-ролл. Другой бы подумал: эхма, может, руку правую потешить, сорочина в поле спешить иль башку с широких плеч у татарина отсечь? А эти – нет. Эти смекнули, что свиней крымчаки не берут, прикинули болт к пятачку и перешли с шурпы на сало. Сделали татарину противно. А тот и на девок-то только после баранины падал. Овец не стало, поголовье хрюшек возросло, набеги постепенно прекратились, и вышла пастораль такая – парадиз на шкварках. Вот так они на свинине татар и развели. Я это осознал…

– И холст накрасил, – заключила Оля.

– Нет, женщина, – с чувством полового превосходства возразил

Белобокин, – триптих. “Запорожские казаки подкладывают свинью Гирею”.

В свое время Белобокин, основывая вместе с Тимуром Новиковым галерею