Американская королева (ЛП)

Это мучительно больно. Это невыносимо. Дыхание покинуло мое тело, я выгнулась назад, а мой рассудок помутился. Не осталось ничего, кроме боли, ничего, лишь ее статический разряд, и, когда я, наконец-то, делаю вдох, она приходит и отступает, как и сдавленные рыдания.

Максен.

В первый раз в жизни мое стоп-слово было на моем языке, готовое к тому, чтобы его произносили.

— Это уже слишком? — спрашивает Эш, и тут выстрел эндорфинов попадает в кровоток, и импульс поднимающегося возбуждения поражает мое влагалище.

— Не смей останавливаться.

Ремень снова взлетает, со свистом пробивая воздух. На этот раз он приземляется выше моих бедер, на складку между ногами и задницей. Я издаю настоящий всхлип, самый настоящий крик, начинаю корчиться от боли, зарывшись лицом в кровать.

— Ангел.

Я скорее чувствую, а не вижу, как твердая рука откидывается назад, и я знаю (я просто знаю), что этот удар придется на мою задницу, на то место, которое уже и так воспалено и саднит. Момент зависает в воздухе, как и ремень, и когда я делаю еще один дрожащий вдох, то осознаю, что это был мой шанс произнести его имя. Мой шанс закончить.

Но я его не произношу.

Я сильнее сжимаю губы, всхлипывая и сдавленно вдыхая через рот. Ремень падает, и мои губы раскрываются в крике.

Вся моя попка пылает огнем, а не только то место, по которому попал ремень, огонь везде, словно моя кожа загорелась под полоской кожи ремня, и пламя мгновенно распространилось повсюду. Мой крик превратился в рыдающий стон, одеяло под моим лицом стало мокрым от слез, и я вытираю свое лицо, даже не подозревая о такой реакции.

Слышу, как ремень упал на пол.

— О, Грир.

Голос Эша был таким же сломленным, как и мои ощущения, а мне казалось, что с меня содрали кожу.

— Моя маленькая принцесса, — бормочет он, заползая ко мне на кровать. Его рука скользит между моим животом и кроватью, а затем меня нежно, словно ребенка, переворачивают на спину. — Такой хороший ангел. Такая милая послушная принцесса.

Через пелену слез я вижу его глаза, в темноте они похожи на зеленые огни.

— Эш, — сдавленно произношу я.

Его голова склоняется к моей киске, и он начинает поедать меня, как одержимый. Дико, с шумными звуками, исходящими из его горла, со страстью поклонения. И каким-то образом, волшебным образом, наступает оргазм. Он был в десять тысяч раз сильнее всей боли, словно все нервные окончания, ноющие от боли под моей кожей, теперь соединились воедино, чтобы петь от удовольствия.

Мои стоны боли превращаются в стоны наслаждения, которые в свою очередь превращаются во всхлипывания, и я слышу, как Эш произносит, не убирая губ с моего клитора:

— Ну же, ангел, давай, прими это. Прими это от меня.

Его палец скользит в мое влагалище, а затем еще один, а третий начинает исследовать тугую дырочку, находящуюся снизу. Я взрываюсь. Я превращаюсь в торнадо из страдания, стыда, боли и ощущений, в бурю блаженства и удовольствия, такую дикую и неистовую, что мое лоно пронзает сильная судорога. Думаю, что снова кричала, и, определенно, плакала, пока оргазм прорывался сквозь меня, пробивал во мне дыру, как молоток, пробивающий гипсокартон. Я едва видела, едва слышала, остались лишь ощущения, ощущения, ощущения. Я кончала, а моя кожа была объята пламенем, мускулы шипели от боли.

В этот момент Эш зависает надо мной, одной рукой расстегивая ширинку. Он не утруждает себя, чтобы полностью раздеться, просто стянул штаны достаточно, чтобы выставить напоказ свой член, а затем надавил головкой на мой вход. Я была такой мокрой, что у него получилось проникнуть внутрь без каких-либо усилий. Он с рыком толкнулся в мою распухшую киску, из-за чего у меня подогнулись пальцы на ногах.

Или, может быть, они подогнулись из-за его гигантского члена. Трудно сказать.

Эш отстраняется и снова проникает в меня (входит и выходит с большим трудом), и я начинаю хныкать из-за чувства растяжения, когда он проникает до самого основания.

— Черт, я слишком твердый, — задыхаясь, произносит он. — Почувствуй, какой я твердый. Почувствуй, какой большой.

О, да, я это чувствовала. Меня проткнула его громадина, пронзили его двадцать пульсирующих сантиметров, я снова ощутила себя девственницей. Это был тот же самый совершенный дискомфорт, который я ощущала с Эмбри. Боль, которая, казалось, вычеркивала сильный-пресильный зуд внутри моего тела, такая боль, которая почти против моей воли тянула меня к удовольствию, потому что она была такой очень, очень правильной.