Американская пастораль

— Марсия, — тихо сказала Доун, — не трать зря время, сегодня меня разозлить не удастся.

— Не удастся?

— Сегодня — нет.

Середину стола занимала красивая композиция из цветов.

— Это из сада Доун, — гордо оповестил всех Лу Лейвоу, когда они еще только рассаживались.

Вокруг стояли плоские блюда с толсто нарезанными, заправленными растительным маслом и уксусом помидорами, которые шли как гарнир к бифштексу и лежали в кольце тонких ломтиков только что принесенного с грядок розового лука. А рядом с ними размещались два деревянных ведерка — два старинных деревянных ведерка для корма, которые они высмотрели в магазинчике старьевщика в Клинтоне и купили по доллару за штуку, — каждое из ведерок было выстлано красной банданой и наполнено до краев кукурузными зернами, которые Оркатт помогал ей лущить. В плетеных корзинках с обеих сторон стола уютно устроились свежие французские батоны, разогретые в духовке так называемые багетты, которые начали недавно продавать у Макферсонов и которые так приятно ломать руками. Здесь же доброе крепкое бургундское, полдюжины бутылок лучшего поммара из запасов Шведа, четыре уже открыты — все эти бутылки он отложил пять лет назад, чтобы откупорить их в 1973 году, заложил этот поммар в погреб, как показывали относящиеся к винам записи, ровно за месяц до того, как Мерри убила доктора Конлона. В самом начале вечера он обнаружил сделанную его почерком надпись «1.3.68», внесенную в перекидной блокнот, где он обыкновенно отмечал все, связанное с новой покупкой… «1.3.68», — написал он своей рукой, не зная еще, что 2.3.68 его дочь совершит поступок, который возмутит всю Америку, кроме разве что профессора Марсии Уманофф.

Прислуживавшие за столом школьницы каждые несколько минут появлялись из кухни и молча обходили стол, предлагая на оловянных блюдах приготовленное им мясо, мастерски разрезанное на куски, сочащееся кровью. Набор ножей для разрезания мяса Швед купил в магазине Хоффритца — из лучшей нержавеющей немецкой стали. Он специально съездил за ним и приспособлением для заточки в Нью-Йорк — перед их первым в олд-римрокском доме празднованием Дня благодарения. Он тогда очень заботился о таких вещах. Любил точить лезвие, пока оно не делалось острым как бритва. Любил звук точильного станочка. Солидность добротного домашнего инвентаря. Хотел, чтобы у семьи было все самое лучшее. Хотел, чтобы у семьи было все.

— И все-таки, — сказал Лу Лейвоу, — может кто-то ответить на мой вопрос о воздействии всего этого на детей? Вы далеко уклонились от темы. Не достаточно ли трагедий переживают сейчас наши дети? Порнография. Наркотики. Насилие.

— Разводы, — вставила, помогая ему, Марсия.

— Профессор, не провоцируйте меня на разговор о разводах. Вы понимаете по-французски?

— Если необходимо, — посмеиваясь, сказала она, — пойму.

— Так вот, у меня есть сын, который живет во Флориде, брат Сеймура. И, как выяснилось, его specialite —разводы. Я полагал, что его specialite— кардиохирургия. Но нет, оказалось — разводы. Я думал, что послал его на медицинский факультет, что чеки, которые я оплачиваю, приходят оттуда. Но оказалось, я послал его на факультет разводов. Он дипломированный специалист по разводам. Есть ли что-то ужаснее для ребенка, чем нависшая над ним тень развода? Не думаю. Но когда этому придет конец? Где предел? Выне росли в таком мире. И я не рос. Мы росли в то время, когда все вокруг было иным, когда чувство добрососедства, дома, семьи, родителей, работы… словом, все было иным. Происшедшие перемены лежат за пределами понимания. Иногда кажется, что изменения, случившиеся с 1945 года, больше, чем те, что произошли за всю предыдущую историю человечества. Я просто не понимаю, как жить, когда столькое кончилось. Никакой заботы о человеке, как мы видим по этому страшному фильму, никакой заботы о месте, где живут люди, как мы это видим по Ньюарку. Как это случилось? Не обязательно почитать свою семью, не обязательно почитать свою страну, не обязательно почитать место, в котором живешь, но необходимо помнить, что они существуют, необходимо понимать, что ты их часть.Потому что, если ты этого не понимаешь, ты остаешься в одиночестве, о тебе можно только сожалеть. И я действительно сожалею. Я прав, мистер Оркатт, или не прав?

— В том, что размышляете, где предел? — спросил Оркатт.

— Да, в общем, так, — сказал Лу Лейвоу, который, как Швед не в первый раз замечал, говорил о насилии и детях, ничуть не осознавая, что этот сюжет непосредственно связан с жизнью его семьи. Мерри использовали для чьих-то гнусных целей — и всем им было необходимо крепко держаться этой версии. Он бдительно следил за каждым поступком и словом, дабы убедиться, что никто ни на миг не усомнился в этой трактовке событий. Вся семья должна непоколебимо верить в полную невиновность Мерри — во всяком случае до тех пор, пока он жив.

Среди многих вещей, недоступных обдумыванию замурованного в свой ящик Шведа, было и то, что произошло бы с отцом, узнай он, что число смертей — четыре.