Американская ржавчина

С одной стороны, за это она и любила своего брата, за его любопытство, за стремление постоянно учиться, но это же и тревожило ее больше всего. Он становился все более замкнутым и эксцентричным. Верно, но он застрял здесь из-за тебя. Не то чтобы у нее был выбор. Она всегда думала, что вовремя сбежала, сбежала от чувства, преследовавшего ее все детство, – ощущения, что у нее никого нет на свете, за исключением такого же странного младшего брата. Не самые приятные мысли. Когда она попала в Йель, все изменилось, не сразу, но довольно быстро, чувство одиночества, которое сейчас она называла экзистенциальной изоляцией, куда-то пропало. Детство в Долине было далеким прошлым, будто частью чужой жизни. Она нашла свое место. Казалось абсолютно невероятным, что она покинет его и вернется сюда.

Наверху скрипнула половица: брат проснулся. Ли чувствовала себя виноватой. Я пытаюсь исправить ситуацию, напомнила она себе. Семья Саймона согласилась оплачивать сиделку, она уже позвонила нескольким кандидатам, завтра начнет с ними знакомиться. Быстрее было невозможно. Как учат спасателей – сначала нужно обеспечить собственную безопасность, а потом вытаскивать других. Этим она и занималась. Прочно встала на ноги и вот теперь вернулась помочь семье. Да, ты не слишком торопилась, но и это не совсем правда, она чересчур строга к себе. И спасатель из нее никудышный, чего уж – не очень крепкая, телом мелковата, да и техника оставляет желать лучшего. Любой крупный и тяжелый человек утащит ее за собой на дно.

Ли встала и направилась в кухню, огибая по пути лестницу. Из каморки за кухней, превращенной в спальню, доносился отцовский храп, с длинными паузами, как будто дыхание останавливалось. Все дело в нем. Проблема – это он. Уши и шея горели, пришлось ополоснуть лицо прямо над раковиной; знакомое ощущение – будто происходит нечто жуткое, а ты понимаешь это слишком поздно – неизменно ассоциируется с этим домом, со всем этим городом. Переживаешь его всякий раз, возвращаясь домой. Скоро все они отсюда уедут. Она годами готовилась к разговору, к тому, как скажет отцу, что пришло время обоим детям покинуть родительский дом. Что ему придется остаться здесь одному с сиделкой или переехать в пансион, но Айзеку пора двигаться дальше.

Ли его любимица. К Айзеку отец всегда относился, как к приемному ребенку, потому что он, Генри Инглиш, был здоровяком из рода здоровяков, потому что Айзек любознателен, а Генри Инглиш – нисколько. А когда промахи, слабости и милые странности, простительные жене и дочери, проявлялись в его сыне, ему казалось, будто вся его мужская природа, вложенная в сына, все качества, что он так ценил в самом себе, растворились в чертах его жены. Включая и мексиканскую смуглость, унаследованную обоими детьми. Кожа была не темной, конечно, просто казалась загорелой, Айзек мог легко сойти за жителя гор. А Ли просто выглядела немножко иностранкой. Да брови еще совсем черные. Меж тем Генри Инглиш – бледный и рыжий. Был рыжим, по крайней мере.

Их мать приехала в Штаты учиться в Карнеги-Меллон и, насколько известно Ли, никогда не возвращалась на родину. К моменту рождения детей у нее не осталось ни малейшего акцента, и ни Ли, ни Айзек ни разу не слышали, чтобы она говорила по-испански. Ну да. Можно подумать, Генри позволил бы. Он не слишком обрадовался бы, узнай, что, заполняя бланк заявления в колледже и на юридическом факультете, в анкете ты отметила себя “латиноамериканка”. Ли много думала об этом, но, когда пришло время, поставила нужную галочку без колебаний. Это была правда и неправда. Она запросто могла бы выглядеть соответственно, если бы хотела, но языка не знала, даже детских стишков, – она была дочерью сталелитейщика, из правильной американской семьи. В Йеле выучила французский. После колледжа Ли блестяще сдала SAT[12] и почти блестяще LSAT[13], могла поступать куда угодно, но тогда ей хотелось определенности. Рассылать заявления, предвкушая будущее, было искренним наслаждением.

Многовато алкоголя, пожалуй. В качестве компенсации Ли проглотила пригоршню витаминов, запив целым стаканом воды, вернулась в гостиную. К этому дому невозможно привыкнуть – он круче, чем у любого университетского профессора. Построен в 1901-м, дата выложена кирпичами над входом. Несколько пафосный, но тогда так строили. Отец любил дом, хотя никогда не признавался в этом. Они купили его в 1980-м, когда все постепенно начинало сворачиваться, когда люди в Долине уже не слишком были уверены в собственном будущем и не расположены покупать большие дома. Позже отцу именно поэтому пришлось согласиться на работу в Индиане, когда завод закрыли. Жил там в какой-то лачуге, а все деньги посылал семье. Теперь кажется глупостью. Но вообще именно так выглядит Американская Мечта. Вы же не предполагаете, что можно потерять работу, будучи прекрасным специалистом.