Американские боги. Король горной долины. Сыновья Ананси

За все то время, пока Толстый Чарли провожал ее до двери, мама Рози больше не произнесла ни слова. Когда, переступив порог, она обернулась, он увидел в ее лице нечто ужасное, и его желудок стянуло узлом еще большим, чем раньше. И было это то, что мама Рози делала губами. Углы ее рта вздернула вверх жуткая гримаса — эдакий череп с сухими губами.

Закрыв за ней дверь, он стоял, дрожа, в прихожей. А после, как человек, отправляющийся на электрический стул, поплелся наверх.

— Кто это был? — спросила почти одетая Дейзи.

— Мать моей невесты.

— Сущая мегера, верно?

На Дейзи была та же одежда, что и вчера.

— Неужели ты так пойдешь на работу?

— Господи упаси! Нет, сначала поеду домой переоденусь. И вообще на работе я выгляжу иначе. Вызови мне такси, ладно?

— Тебе куда?

— В Хендон.

Он позвонил в местную службу заказа такси. Потом рухнул на стул в коридоре, проигрывая различные сценарии будущего — все малопривлекательные.

И вдруг заметил, что кто-то стоит рядом.

— У меня есть витамин В, — сказала Дейзи. — Или попытайся пососать ложку меда. Мне никогда не помогало, но моя соседка клянется и божится, что это снимает ей похмелье.

— Не в том дело, — ответил Толстый Чарли. — Я сказал ей, что ты моя кузина. Чтобы она не подумала, что ты моя… что мы… ну, понимаешь… чужая девушка в моей квартире…

— Кузина, да? Ладно, не волнуйся. Она скорее всего про меня забудет, а если нет, то скажешь, что мне по какой-то причине пришлось срочно уехать за границу. Ты никогда больше меня не увидишь.

— Правда? Обещаешь?

— Поменьше радости в голосе, пожалуйста.

С улицы просигналил автомобиль.

— Мое такси. Встань и попрощайся.

Толстый Чарли встал.

— Не волнуйся, — сказала Дейзи и обняла его на прощание.

— Кажется, моя жизнь кончена.

— Нет, не кончена.

— Я обречен.

— Спасибо, — сказала она, а потом вдруг встала на цыпочки и поцеловала его — поцелуем более долгим и крепким, чем полагается по условиям столь недавнего знакомства. Затем, бросив ему улыбку, она сбежала по ступенькам и была такова.

— Ничего такого не было, — сказал закрывшейся двери Толстый Чарли. — На самом деле такое просто невозможно.

Он еще чувствовал вкус ее апельсиновый сок и малина. Это был настоящий поцелуй. Серьезный поцелуй. В нем было «ух ты», какого он никогда в жизни не испытывал. Даже с…

— Рози, — выдохнул он и поспешно набрал ее номер.

— Вы позвонили Рози, — произнес голос его невесты. — Я занята или снова потеряла мобильник. А с вами говорит автоответчик. Перезвоните мне домой или оставьте свое сообщение…

Толстый Чарли прервал связь. Потом надел поверх тренировочного костюма пальто и, чуть поморщившись на безжалостный дневной свет, вышел на улицу.

Рози беспокоилась, что само по себе ее тревожило. А виной (хотела она себе в этом признаться или нет) этому и многому другому в мире Рози была ее мама.

Мир, в котором маме ненавистна сама мысль о том, что дочь выйдет замуж за Толстого Чарли Нанси, казался понятным и привычным. Сопротивление мамы свадьбе она приняла за знамение: мол, это правильный поступок, даже если сама она не до конца в себе уверена.

Конечно, она любила Толстого Чарли. Он был солидным, надежным, благоразумным…

Мамин поворот на сто восемьдесят градусов встревожил Рози, а внезапный энтузиазм в подготовке к свадьбе глубоко обеспокоил.

Вчера вечером она позвонила Толстому Чарли поговорить о маминых планах, но он не брал трубку ни по домашнему, ни по мобильному телефону. Рози предположила, что он, наверное, рано лег спать.

Вот почему ради разговора с ним она отказалась от ленча.

«Агентство Грэхема Хорикса» занимало верхний этаж серого викторианского здания в Олдвиче и подниматься туда надо было на десять пролетов лестницы. Конечно, здесь имелся лифт, встроенный сто лет назад театральным агентом Рупертом «Бинки» Баттервортом. Это был исключительно маленький, медленный и тряский лифт, а странности в его конструкции и функционировании становились понятны лишь тому, кто был посвящен в тайны агентства. Бинки Баттерворт обладал размерами, телосложением упитанного бегемота и способностью втискиваться в самые тесные места, а лифт был сконструирован так, чтобы в него могли поместиться только сам Бинки Баттерворт и еще какой-нибудь, гораздо более стройный человек, — хористка, например, или хорист, Бинки не привередничал. Для счастья Бинки нужно было лишь, чтобы кто-нибудь, жаждущий ангажемента, втиснулся вместе с ним в лифт и поднялся — медленно, трясясь и подергиваясь — на пять этажей. Очень часто случалось, что по прибытии на место Бинки так одолевали тяготы путешествия, что ему требовалось прилечь, оставив хористку (или хориста) обивать каблуки в приемной, тревожась, не были ли покраснение лица и неконтролируемая одышка, напавшие на Бинки на последнем «перегоне», симптомами раннеэдвардианской эмболии.

Кто хотя бы раз поднимался на лифте с Бинки Баттервортом, после всегда пользовался лестницей.

Грэхем Хорикс, более двадцати лет назад купивший остатки агентства Баттерворта у внучки Бинки, оставил лифт как историческую достопримечательность.