Американский доктор из России, или История успеха

Чтобы заменить закупоренную артерию, через длинный разрез взяли вену с другой ноги. Райлз объяснил мне:

— Если вена окажется слабой, придется вместо нее поставить искусственную.

Рассмотрев вену, он счел ее недостаточно крепкой.

— Как ты думаешь? — спросил он меня. — По-моему, лучше поставить протез.

Я не имел в этом никакого опыта, но он, очевидно, считал нужным информировать меня о своих действиях.

Теперь ему предстояло главное: вшить концы искусственного сосуда выше и ниже места закупорки, и восстановить через него кровообращение. Нужна точность выбора места вшивания и быстрота действия. Если ток крови восстановится до самой стопы — нога спасена. Если не удастся — не останется другого выбора, кроме ампутации.

Я следил за движениями его рук, как завороженный. Выделив артерию из мышц, он перерезал ее дальний конец.

— Смотри, какой плохой ток через артерию, — сказал он.

Действительно, с пульсовой волной из перерезанного конца артерии едва сочилась тонкая струйка крови, как из водопроводного крана со слабым напором.

— Это едва ли пятая часть того, что нужно для нормального кровотока, — продолжал Райлз. — Твоему другу давно уже надо было делать операцию.

— Конечно, да он все оттягивал, — согласился я.

Райлз перевязал артерию и вшил в нее коцец протеза.

— Смотри теперь, — он снял с артерии зажим.

Через протез с напором прошел первый ток крови, и сильной струей забил с другого конца. Хирург остановил его зажимом.

— Видишь, какая разница.

Теперь на открытой артерии он определил место для вшивания другого конца протеза и ловкими движениями стал быстро его вшивать. Казалось, то, что он делает, — очень просто, но я представлял, сколько труда было вложено в эту кажущуюся простоту.

Он снял зажимы с протеза:

— Теперь просмотрим, как станет меняться цвет стопы.

Все мы впились глазами в оживляемую новым током крови стопу. На наших глазах она розовела. У меня отлегло от сердца: нога спасена!

Райлз для верности проверил звук пульсации доплером — звук был громкий и четкий: тушш-тушш-тушш…

Только два пальца оставались темными.

— Главное закончено, — сказал Райлз, — но эти пальцы уже неживые. Что с ними делать?

Ну, это и мне было ясно:

— Если они неживые, лучше их убрать. А то потом придется делать их ампутацию.

— Да, но, понимаешь, я не вписал это в его согласие на операцию. Если ты потом ему объяснишь, я их уберу. На твою ответственность.

Хотя два пальца на ноге — ничтожно малая часть тела, но я смутился: как мне взять на себя ответственность за чужие пальцы? А с другой стороны — если в них возникнет гангрена (а она должна возникнуть), то я буду себя еще больше корить.

— Хорошо, я беру на себя ответственность.

Я был уверен, что Гавриил не станет на меня сердиться.

Главное, его нога и его жизнь вне опасности!

Вторая операция

Даже самая прекрасно сделанная искусным хирургом операция может не дать хорошего результата, если после нее нет настоящего внимательного выхаживания больного. А оно проводится медицинскими сестрами. Когда хирург закончил операцию, больного перевозят на несколько часов в палату восстановления (recovery room по-английски). Первое склоненное лицо, которое он, проснувшись от наркоза, видит перед собой, — это лицо медицинской сестры. Она улыбается ему, говорит слова ободрения, дает кислород для дыхания, укрывает, если у него озноб, дает пить, вводит обезболивающие лекарства — она начинает его выхаживание. И если замечает, что что-то не в порядке, срочно вызывает к нему доктора.

Медицина — самая человечная из всех видов людской деятельности, и медицинские сестры символизируют ее человечность больше, чем доктора. Особенно в хирургии. Да, хирург спасает жизнь и здоровье, вкладывая в это свое уникальное умение работать инструментами. Он, по сути, и есть инструменталист медицины. И чем больше инструментов в его руках, тем меньше остается ему времени и меньше места в его душе для простой человечности. Как все это вместить в одну душу? Хирург спасает, но ощущение теплоты и заботы выхаживания дает больному так называемый средний и младший персонал — если он натренированный и внимательный.

Все это я наблюдал с первого момента после операции, когда проводил долгие часы у постели Илизарова. Для меня, хирурга, это была уникальная возможность видеть, что и как делают сестры, когда после операции мы оставляем им наших больных. Это были интересные и полезные наблюдения со стороны за больным и персоналом. Я часто думал: даже если бы Илизарову и сделали операцию в том московском институте, то все равно — какой был бы результат, когда сестра влила ему в вену неопознанную жидкость?

Доктор Райлз всегда торопился. Ранним утром он заходил в палату Илизарова на две-три минуты до своих новых операций. Я уже был там, приезжая для перевода и объяснений. Доктор деловито улыбался, спрашивал:

— Ну, как сегодня наш профессор — о'кей?