Американский пирог

— Спросите лучше полицейских, — ответил доктор, — и давайте поговорим после операции.

Он развернулся на каблуках и скрылся за двустворчатой дверью, а обе медсестры заколыхались вслед за ним. Едва лишь двери захлопнулись, как Элинор высунула язык.

— Вот ведь хам, — прошипела она, — и как две капли воды похож на хирурга из «Дней нашей жизни», который оказался маньяком.

— Детка, это не мыльная опера, — возразила я, — это жизнь.

— Сама знаю, — буркнула она, а затем взяла журнал и стала рассеянно листать его.

— Который теперь час в Калифорнии? — Я раскрыла свой ридикюльчик и поискала монетку в двадцать пять центов.

— Зачем это тебе? — Элинор бросила на меня подозрительный взгляд и опустила журнал.

— Надо позвонить Фредди, — ответила я.

— Чего ради? Она ведь даже не дома, а в Мексике. Надо подождать, пока откроется офис «Вестерн юнион» и мы сможем послать телеграмму.

— Негоже сообщать о таком телеграммой, — сказала я.

— Негоже, что такое вообще происходит! — Ее глаза стали кисло-желтыми, цвета маринада от кошерных огурчиков. И вдруг она вся скрючилась и зарыдала.

— Ах, деточка, — вскрикнула я и пересела поближе к ней. Я хотела сказать ей что-то очень верное про то, как вся семья сейчас должна сплотиться, но так и не подыскала нужных слов. Не хотелось огорчать ее, но мне казалось, что родовое проклятие снова принялось за дело. Это моя вина, что оно тяготеет над нами. Хэтти, конечно, не верила в него, хотя и слушала, затаив дыхание, мамины рассказы о легендах старого Техаса — о затерявшихся путниках, таинственных исчезновениях, убийствах и привидениях. Эти истории мы любили даже больше, чем мамин персиковый пирог, за который ей девятнадцать лет подряд присуждали голубую ленту на ярмарке округа Брэбхем. Я никогда не думала, что проклятие так могущественно, что из-за него я схороню всех, кого люблю. Судьба отнимает их у меня одного за другим. Люди советуют не тужить, ведь умершим теперь хорошо. Но нам-то откуда знать?! Или кто-то уже наведался в рай и проверил? Смерть близких — это страшная кара, которую посылает мне небо, кара жуткая и таинственная, как закрытые двери реанимации.

«Жизнь — беспощадная штука», — подумала я, закрывая глаза. Будь здесь Джо-Нелл, она бы тут же захохотала: «Кривишь душой, Минерва! Ведь про себя-то ты думаешь: „Жизнь — дерьмо“, а говоришь: „Беспощадная штука“». Не люблю я всякие грубости, но все же должна признаться: Джо-Нелл умеет рассмешить меня. А смех — это просто дар Господень. Он исцеляет душу и прочищает мочевой пузырь. А в моем возрасте, даже при склонности к недержанию, это ой как полезно.

ФРЕДДИ

Мы с Сэмом остановились в отеле «Мирабель», в самом центре Герреро-Негро, и всю ночь мне снился тот кит. То я видела, как водоворот швыряет меня о скалу, то — как уплывает моя маска. Один раз я с криком проснулась, и Сэм принялся обнимать меня.

— Ш-ш-ш, успокойся, — твердил он, целуя мои волосы.

— Но я задыхаюсь, — кричала я.

— Ничего подобного. Это сон, — сказал он и чмокнул меня в ладошку. — Всего лишь сон.

Я перевернулась на бок, прихватив с собой его руку, а он прижался ко мне и, вытянув ноги, пощекотал пальцами мои ступни. От него исходило тепло, которое чувствовалось даже сквозь ночную рубашку. Мне хотелось сказать ему: «Сэм, меня мучают страхи. Помоги мне прогнать их», хотелось объяснить, что у меня ужасная наследственность, ведь все женщины в нашей семье — настоящие паникерши. На Джо-Нелл это почему-то не сказалось, зато Элинор превратилась в пугливую клушу, которая постоянно следит за статистикой преступлений. Меня же просто мучают страхи. Каждую осень, когда мы с Сэмом едем в Мексику, я боюсь подводных течений, мелководья, бурь, волн прибоя, контрабандистов и непонятных щелчков в моторе. Меня пугает целый ряд потенциально опасных (хотя и вполне заурядных) вещей, например: ночные плавания, туманы на дорогах, непрожаренные бифштексы, возможно зараженные кишечной палочкой, или не проверенные на сальмонеллы моллюски.

Но больше всего я дрожу за наш брак. У нас с Сэмом общая постель, общая профессия, общие политические убеждения, но в мелочах мы удивительно разные. Я ненавижу беспорядок, грязь просто сводит меня с ума. Вероятно, это напоминает мне тот хаос, что царил вокруг меня в детстве. Моя мать, Руфи, перед смертью стала копить всяческий хлам. В пузырьках из-под ополаскивателя для рта она держала виски и прятала эти запасы в старых обувных коробках. На кухне громоздились целые батареи пустых майонезных банок, горы бумажных пакетов и кипы газет. Все это лежало кучами вдоль стен даже в столовой. Газеты она собирала для запасной спальни, где порхали ее обожаемые попугайчики, то и дело взлетавшие на карнизы или врезавшиеся в оконное стекло. Весь пол там устилали намокшие газеты, а в воздухе вились ленивые и мохнатые мошки, которые размножались в корме для птиц.