Американский пирог

В семидесятом она стала обхаживать богатого парня по имени Уайатт Пеннингтон. Он был единственным сыном Мани и Альфреда, владельцев шерстобойни подле Сикамор-роуд. Мани, окончившая педагогический колледж Джорджа Пибоди, растила сынка для блестящего будущего, в которое, разумеется, никак не вписывалась вдова с тремя дочками на руках. Узнав о помолвке, Мани слегла. Себя она считала кем-то вроде местной королевы: ведь весь округ был назван в честь родни ее мужа. Ее же собственный род, Хавиланды, был и вовсе старинный: Мани клялась, что подпись одного из ее пращуров стоит на самой Великой хартии. Уже то, что Уайатт женился на простолюдинке, оказалось для нее кошмаром. Но мы с Амосом были еще и пришлые, так что Пеннингтоны просто рвали и метали.

— Техас! — восклицала Мани, наморщив носик. — Но это же совсем другой штат!

И что на это возразишь?! Раз мы приехали из Техаса, здешним было наплевать, кем мы там слыли: богатеями, середнячками или голытьбой. Мои предки были спекулянтами, а Амос родился в семье хозяев ранчо. Но кого здесь интересовало, каким чудом Прэй выжили в битве при Аламо?! Нет, местных зазнаек, и в особенности Мани, волновали лишь их собственные предания и родословные. Чужие легенды их не заботили. И я не тратила времени на рассказы о Техасе, о нашем ранчо, о стадах и персиковом саде. Было ясно, что Пеннингтоны уже составили свое мнение о нас. Так оно и бывает в маленьких городишках: местные всем скопом травят пришлых.

Многие тогда спрашивали меня, зачем Руфи вышла за Уайатта Пеннингтона. Ради денег? Ради славных предков, подписавших Великую хартию? Кто же знает… Когда-то она так радовалась возможности породниться с шотландскими королями. Но по правде говоря, Руфи не была гордячкой. Ей нравилось мести полы, месить тесто для хлеба и открывать по утрам парники с помидорами. В шкафу у нее висело всего четыре платья, что казалось мне просто позорищем, а из украшений она носила лишь золотой крестик, рождественский подарок отца. В других краях и в другое время она бы стала отличной горничной или примерной монахиней, но в Таллуле ей было уготовано выйти за испорченного и богатенького юнца.

Мани просто из кожи вон лезла, чтобы оттянуть венчание, но оно-таки состоялось вовремя. После медового месяца она стала требовать, чтоб сын начал работать.

— Можешь помогать мне в закусочной, — от чистого сердца предложила Руфи.

— Терпеть не могу запах дрожжей, — скривился Уайатт.

— Придется привыкнуть! — Мани аж топнула ножкой.

— Меня от него тошнит, — скорчил он рожу.

— Тогда выбирай, — отчеканила Мани. — Можешь работать в магазине мужской одежды: ты ведь прекрасно подбираешь галстуки к парадным костюмам. Или я устрою тебя страховым агентом.

— Даже не знаю, что лучше. — Уайатт разглядывал свои ногти. — Ни то ни другое мне не нравится.

— Сынок, дело и не должно тебе нравиться. Думаешь, отцу по нраву управлять шерстобойней?!

— Ха, папаша ничем не управляет! Играет себе в гольф, вот и все дела.

— Как, насмехаться над отцом?! Ты просто позор всей нашей семьи, — завопила Мани, — я вычеркну тебя из завещания!

— Ну-ну, — хмыкнул Уайатт и вжал голову в плечи, ожидая материнского подзатыльника.

Мани заявлялась в гости каждое воскресенье, в тот единственный день, когда Руфи не работала, и руководила перестановкой мебели. Мне же было велено оставить молодых в покое и приходить пореже. И она вечно просила Руфи отпустить девочек пожить у нее. «Для меня это такая радость», — сюсюкала она, подталкивая малышек к выходу. При этом все три бросали на меня умоляющие взгляды. Элинор тогда было двенадцать, Фредди — девять, а Джо-Нелл — четыре.

Кончилось тем, что Джо-Нелл стала прятаться, едва заслышав голос Мани. И сколько ее ни звали, она не откликалась. В то время она еще плохо говорила, но слух-то у нее был отменный, и к этой гостье она не выходила. Однажды ранним февральским утром я обнаружила ее за книжным шкафом. Голубые глазки пристально смотрели на меня. «Не бойся, деточка, — сказала я ей. — Мани уже ушла».

Джо-Нелл тут же вылезла из-за шкафа.

— Хоцу пить, — сказала она.

— Идем-ка на кухню, я приготовлю тебе чашечку шоколада.

Я усадила ее за стол. Подняв чашку, она отпила глоточек и отставила шоколад в сторону.

— Гояцо, — пояснила она.

— Джо-Нелл, лапушка, — спросила я, — отчего ты не любишь Мани?

— Кись-Ма, — ответила она.

— Киска? — удивилась я.

— Нет. Кись-Ма, — поправила она. — Джоуней бо-бо.

«Джоуней» она называла саму себя, а «бо-бо» означало «больно».

— Тебе там делают больно? — Я старалась говорить тихо, чтоб не напугать ее.

Она кивнула.

— Но как?