Американский принц

У Абилин слово «любит» звучит как нечто отвратительное, непристойное, как будто любовь к Грир — некий поступок, выходящий за рамки табу.

Естественно, она устраивается на моих коленях, словно всегда так делала.

— Она забрала у меня все что я хотела, точно так же, как она забрала привязанность и любовь всех вокруг, когда мы росли вместе. И если я не могу получить Максена, то она не получит тебя. На самом деле, я не хочу, чтобы у нее вообще хоть что-то осталось.

Она кладет руку на мой подбородок и своеобразно наклоняет голову в мою сторону.

У моей бабушки была механическая птица с филигранными золотыми крыльями и рубиновыми глазами. Она была красивой и нежной, но стоило кому-то завести ключ между ее крыльями, как она поднимала голову, открывала клюв и трепетала острыми крыльями. И когда Абилин наклонила ко мне голову, я вспомнил об этой птице. Расчетливая, красивая и совершенно абсолютно неживая.

Неправильно прочитав мой взгляд, Абилин наклоняется и прижимается своими губами к моим. Я не отвечаю на поцелуй, не закрываю глаза. Я смотрю на нее и недоумеваю — как эта взбалмошная страстная девушка, о которой мне рассказывала Грир, превратилась в такую злобную куклу? Девушка, о которой мне рассказывала Грир, была готова первой потусоваться, ввязаться в драку или посмеяться. Что с ней произошло? Неужели упущенный шанс быть любимой женщиной Эша действительно так огорчил ее?

Абилин открывает глаза и слегка отстраняется.

— Мы могли бы неплохо повеселиться, — произносит она, и снова звучит весьма убедительно. — Мы оба можем извлечь из этого пользу.

Блядь, этот скотч сильно ударил по мозгам. Я хочу, чтобы она слезла с моих коленей, ушла из моего дома и из моей жизни, но я слишком пьян и не в силах заставить мои конечности работать, а рот — произнести хоть слово. Но, наконец, мне с трудом это удается, я поднимаюсь, удерживая ее на руках, и не нежничаю, когда ставлю ее на ноги.

— Даже если бы ты была последним человеком на Земле, Абилин, я бы предпочел любить овец вместо тебя. Убирайся из моего дома.

Она снова наклоняет голову, и этот жест уже не кокетливый, а пронизывающий.

— Осторожно, Эмбри. Несправедливо, что вы оба принадлежите ей, и я планирую исправить это раз и навсегда.

— Мне плевать, что ты собираешься делать, пока держишь слово насчет Морган, — говорю я, подходя к двери и открывая ее. От скотча все размывается перед глазами, и мне требуется пара попыток, чтобы обхватить дверную ручку.

— Ты можешь пожалеть о своих словах, любовничек, — нараспев говорит она, а затем выходит на веранду, и я захлопываю за ней дверь.

Я настолько пьян и устал, что прижимаю ладони к глазам, и едва могу стоять. Как, черт возьми, меня угораздило вляпаться в это? Почему я всегда должен давать, давать, давать, пока у меня ничего не останется?

Но назад дороги уже нет, поэтому я иду в гостиную, допиваю последний стакан скотча, а затем поднимаюсь наверх и заваливаюсь в постель. Я даже не снимаю обувь. Последнее, о чем я думаю, прежде чем нырнуть в темный пьяный сон, — о Грир и о том, как свет отражался от ее золотистых волос, когда я разбил ей сердце в Овальном кабинете.

Я засыпаю. Мне снятся грязные потные сны о Грир и Эше, о Эше, открывающем для меня Грир, о ее влажной киске и как Грир крепко прижимает меня к своему телу. Во сне она шепчет, что любит меня, что прощает меня, что впустит меня в себя, когда мне это понадобится.

«Пожалуйста, — молю я во сне Грир. — Пожалуйста, сделай мне приятно. Позволь кончить в тебя».

Во сне я трахаю ее, плоть к плоти, и вижу такие вещи, в которых в здравом уме не может признаться человек, и я кончаю снова, и снова, и снова, а Грир выкрикивает мое имя: «Эмбри. Эмбри. Эмбри…»

— Эмбри, — слышу я настойчивый женский голос. — Эмбри, просыпайся. Твой будильник.

Я открываю глаза и вижу яркий утренний солнечный свет, проникающий в комнату, и простыни, спутанные вокруг моего тела. Я липкий от пота, с похмельем, голый и…

Паника пронзает мой полусонный мозг.

Абилин рядом со мной. Тоже голая.

Я протягиваю руку и выключаю будильник, а затем смотрю на нее. Реально смотрю.

— Мы этого не сделали. — Но мой голос сейчас звучит так же неуверенно, как и мои мысли. Сон был таким четким, и я так опьянел от скотча, хотя для такого состояния три стакана мне, на самом деле, маловато…

Я внимательно смотрю на нее. Растрепанные рыжие волосы, бледная веснушчатая кожа.

— Как думаешь, чем мы занимались? — застенчиво спрашивает она.

— Я попросил тебя уйти. Я видел, как ты ушла.

— И, возможно, я беспокоилась о тебе после того, как ты так много выпил. Возможно, я вернулась, чтобы убедиться, что ты благополучно лег спать. И ты был в таком отчаянии, Эмбри, в таком отчаянии. «Пожалуйста, сделай мне приятно», — говорил ты. «Позволь мне кончить в тебя».