Я знаю, что, как и большинство армейцев, капитан сначала был скептически настроен по отношению к нам. Они все полагают, что мы считаем себя лучше, чем они, что у нас невероятно раздутое эго и что мы обожаем раскрывать рот, не отвечая за свои слова. Когда же нам удалось показать, что мы не считаем себя лучше – более опытными, да, но мы не торчали от этого, если вы понимаете, о чем я говорю, – они обычно меняют свое отношение. У нас завязались хорошие рабочие отношения с армейскими частями, и даже дружба, которая не прекратилась и после войны.
Часть капитана привлекалась к зачисткам, при которых они изолировали целый квартал и обыскивали его. Мы начали с ними работать. Мы осуществляли дневное патрулирование города – идея заключалась в том, чтобы приучить гражданское население постоянно видеть войска, вселяя в мирных жителей уверенность в том, что мы защищаем их, ну или, по крайней мере, мы намерены здесь оставаться. В то время как половина взвода находилась на дежурстве на огневых позициях, другая патрулировала Рамади.
Чаще всего огневые позиции были на «Четырех этажах». Парни внизу проводили патрулирование и всегда были на связи. Я с другими снайперами следил за ними сверху, всегда в готовности убить любого, кто нападет на них.
Или же мы могли растянуться на 500, 600 или даже 800 ярдов (450–730 м), углубляясь на территорию, контролируемую повстанцами, и ждать их появления. Мы устанавливали огневые позиции впереди линии патрулирования. Как только патруль замечали боевики, они начинали стягивать к нему свои силы, чтобы атаковать. Мы открывали по ним огонь со спины. Плохие парни вынуждены были разворачиваться, к нам; мы уничтожали их. Мы были защитниками, приманкой и карающим мечом.
Спустя несколько дней капитан пришел к нам и сказал: «Вы отчаянные парни. Для меня не имеет значения, где вы будете; если вам понадобится помощь, можете на меня рассчитывать. Я подгоню танк к парадной двери».
С этого момента он стал нашей надеждой и опорой.