Читаем Американский снайпер. Автобиография самого смертоносного снайпера XXI века полностью

Глава 3 Высадки на суда

Оружие наизготовку

«Подъем. У нас танкер».

Я просыпаюсь на борту лодки, где я смог урвать I несколько минут для отдыха, невзирая на холодный ветер и неспокойное море. Я пропитался брызгами. Несмотря на то что я – «молодой» и это – моя первая боевая операция, я успел стать настоящим мастером по части сна в самых разнообразных условиях – это неафишируемое, но критически важное умение для «морского котика».

Нефтяной танкер маячит впереди. Он нагружен контрабандной нефтью на одном из терминалов Ирака, и теперь пытается проскочить по Персидскому заливу, но его заметили пилоты нашего вертолета. Наша задача – подняться на борт, проверить документы, и если подтвердится, что судно нарушает режим санкций ООН, то его следует передать морской пехоте или другим властям для дальнейших действий.

Я изготовился. Наш катер RHIB [29]  выглядел как нечто среднее между резиновым спасательным плотом и гоночной лодкой с двумя монструозными двигателями в задней части. Имеющий в длину тридцать девять футов (около 13 м), он способен брать на борт восемь бойцов SEAL и развивать скорость до 45 узлов (примерно 83 км/ч) при спокойном море.

Выхлоп от двух двигателей веял над лодкой, смешиваясь с брызгами по мере того, как мы набирали ход. Мы шли в хорошем темпе, следуя за танкером в зоне, где радар не мог нас обнаружить. Я поднял с палубы лодки шест, начиналась моя работа. Поравнявшись с огромным судном, мы замедлились, уравнивая скорости. Двигатели иранского танкера громко пульсировали в воде, заглушая шум наших моторов.

Как только мы оказались рядом с танкером, я поднял шест вверх, пытаясь крюком зацепиться за поручень на верхней палубе. Как только мне это удалось, я резко рванул шест вниз.

Попался!

Эластичный корд соединяет крюк с шестом. К крюку присоединена металлическая гибкая штурмовая лестница. Один из наших хватается за ее нижнюю часть и удерживает, пока ведущий десантной партии карабкается на палубу танкера.

Заполненный нефтью танкер может очень низко сидеть в воде, так низко, что, выбрав удачный момент, вы можете ухватиться за поручни и перемахнуть на палубу. Сейчас все не так: ограждение намного выше нашей маленькой лодки. Я не большой любитель высоты; если не думать о том, что я делаю, я чувствую себя комфортнее.

Лестница раскачивается вместе с судном и на ветру; я лезу вверх настолько быстро, насколько могу. Мои мускулы помнят сотни подтягиваний, сделанных мной во время BUD/S. К моменту, когда я достиг палубы, ребята, поднявшиеся первыми, уже направились к мостику и рулевой рубке. Я побежал догонять их.

Внезапно танкер начинает набирать скорость. Капитан, понявший, что его берут на абордаж, направляет судно в иранские воды. Если ему удастся этот маневр, нам придется прыгать за борт – наши приказы недвусмысленно запрещают действия где-либо, помимо международных вод.

Я догнал остальных в тот момент, когда они открывали дверь на мостик. Видимо, в тот же самый момент кто-то из команды судна добежал до двери изнутри и попытался запереть ее. Он оказался либо недостаточно быстрым, либо недостаточно сильным – один из членов абордажной команды отшвырнул его и распахнул дверь.

Я вбежал внутрь, держа оружие на изготовку.

Мы провели десятки подобных операций за последние дни, и редко кто мог даже подумать о сопротивлении. Но капитан этого судна был не робкого десятка. Несмотря на то что у него не было оружия, он сдаваться не собирался.

Он побежал на меня.

Очень глупо. Я не только был больше его, но еще на мне и был надет довольно тяжелый бронежилет. Не говоря уже о том, что в руках я держал автомат.

Я взял оружие за ствол и ударил идиота в грудь. Он рухнул как подкошенный. Каким-то образом я поскользнулся и тоже упал. Мой локоть заехал капитану прямо в лицо. Пару раз.

Это отбило у него желание продолжать сопротивление. Я перевернул его и застегнул наручники.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное