Амгунь - река светлая

Домрачев не слышал, как стукнула за спиной калитка, и тени, упавшей через кучу полешек, не приметил, и потому неожиданным был для него голос лейтенанта.

А лейтенант, прижав кончики распрямленных пальцев правой руки к виску, единым духом выложил:

— Лейтенант милиции Кудрявцев прибыл в ваше распоряжение! — Отбарабанил и руки по швам бросил, вытянулся, только что каблуками наяренных сапог не щелкнул.

Домрачев одной рукой попридержал чурбан на колодине и, не выпуская колуна, распрямился неспешно. Лейтенант легко протянул ему свою руку.

— Виталий Петрович. — Небольшая, но крепкая его рука попала в домрачевские тиски, аж пальцы склеились.

— Домрачев.

И, отложив колун, двинулся к дому, уже на ходу буркнув:

— В избу пошли, Виталий Петрович.

Лейтенант, прежде чем шагнуть за Домрачевым, скрытно глянул на пальцы: целы ли? Головой качнул: ну и ну!

А у Домрачева свои думы: милицию, значит, прислали, а замены нету. На него, выходит, все ж рассчитывают. Видно, желающих на должность найти непросто: собачья должность. И сказать-то больше нечего.

Ясно стало Домрачеву: не дождется он замены, сколько бы ни ждал, и гадать не надо.

— Гостиницев нет у нас, так что жить здесь будете, — войдя в избу, сказал он лейтенанту.

— Места всем хватит, — беря у него чемоданчик, сказала Катерина. — Проходите, будьте как дома.

И на мужа посмотрела.

— Позавтракали бы…

Мужики пошли к умывальнику. Кудрявцев мылился пахучим городским мылом, утирался пушистым полотенцем, яростно чистил зубы, выдавливая на щетину зубочистки белые змейки из тюбика с большими нерусскими буквами, и, прежде чем пройти в горницу, сделал несколько гимнастических упражнений — резких и сильных, напомнивших Домрачеву далекие годы службы в десантных войсках, где их, молодых солдат, обучали приемам самообороны без оружия. Иначе говоря, самбо.

«Ишь ты, самбой занимаешься, — улыбнулся про себя Домрачев и подумал: — Небось пригодится. Служба такая, каждый час на узкой дорожке можно сойтись. А тут самбо. И случится — убережет она лейтенанта».

И уже за столом, аккуратно опрокинув стопочку водки (лейтенант отказался), уплетая окропленную мелко шинкованным зеленым луком картошку и красные помидоры, Домрачев подумал, что районное начальство прислало к нему серьезного лейтенанта не зря, а чтобы ему, Домрачеву, облегчить охрану тоней.

Лицо у Кудрявцева широкое, светлое, белобрысое, волосы белые и слегка волнистые, длинные по моде, глаза голубые, строгие, нос прямой, ноздристый, подбородок крутой. Ест он охотно, маленькие уши так и ходят, и прическа свалилась на взопревший лоб.

Катерина подкладывает в лейтенантову тарелку картошку, и тихой радостью светится ее лицо. Любит кормить мужиков, рада, когда едят много и с удовольствием.

В душе Домрачева впервые за многие дни поселяется благодушие, и лицо обмякло, и плечи. С аппетитом, ест он помидоры, на лейтенанта поглядывает, на Катерину, на Семушку.

А Семушка лейтенанта обглядывает. Как же — пояс, погоны с двумя маленькими звездочками, пистолет, — и таращит мальчонка глаза восхищенно, про еду забыл. То-то товарищам порассказать будет что.

— А звездочки настоящие?

— Настоящие, Сенька. Ешь вон картошки. Помидор бери. На-кась этот. Глянь, красный какой.

— Он брызгается.

— А ты надкуси его и соси. Посолить?

— Не, соль соленая.

— Ах ты мать честная! Ну так ешь.

— Давно здесь живете? — опрашивает лейтенант Катерину.

— Родились тут.

— Не думаете в город?

— Куда нам — привыкли. Дети кто разве.

— У вас один Семушка?

— Он да Катенька, первенькая наша.

— А-а.

— Чайку вам, Виталий Петрович, или молочка? Парное…

— Молочка, если можно… — И осекся лейтенант. В дверях стояла водоноша в ситцевом платьишке.

— А вот и Катенька, — не сказала, пропела Катерина. — Старшенькая наша, Виталий Петрович.

Заметил Домрачев, как шаркнул под столом сапогами лейтенант и как в глазах его дрогнуло что-то. Усмехнулся. И от Катерины не скрылось лейтенантово беспокойство, зарделась от гордости за свою дочь.

— Садись, Катенька, завтракать.

— Я потом. — И с таким ответом вспыхнувшая от общего внимания Катенька скрылась в комнате: к зеркалу небось полетела, как же…

Домрачев погодя согнал улыбку с лица, перешел к делу:

— Тони сегодня посмотрим или как, Виталий Петрович?

Лейтенант вертел в руках кружку с молоком.

— Как вы, Семен Никитович.

Комнатная занавеска вздрагивала подозрительно, на ней прорисовывалась Катенькина фигурка.

— После завтрака поди и сходим, раз так. Ознакомлю с тонями вас. — И Домрачев отодвинул от себя пустую тарелку. — Молочка, мать.

Катерина подала ему глазурованную крынку, наполненную доверху молоком.

Домрачев, выдохнув, приложился к ней, справился, не отрываясь и не переводя дыхания, пустую, гулкую, поставил на стол, серьезно посмотрел на лейтенанта:

— Представление чтоб имели об тонях, ходы-выходы знали.

— Я готов, — поднялся лейтенант.

И Домрачев поднялся, но не так легко и спешно — не двадцать небось лет, как лейтенанту, и струнность не та. Пошел, тяжко ступая, в сенцы. Лейтенант — за ним, на ходу кобуру расстегнул, пистолет вынул, догнал в ствол патрон, поставив на предохранитель, вложил снова в кобуру.