Амирспасалар. Книга II

— Кардинал-диакон Орсини нашел тогда эту трату излишней, — пролепетал Кастраканти.

Папа укоризненно покачал головой. Мягким тоном, от которого так часто бросало в дрожь всю курию, он произнес:

— О, неразумие! Какие же большие возможности потеряла Святая церковь за годы моего отсутствия… Все-таки мы теперь переведем, хоть и с великим опозданием, эти сто дукатов бедному Фрателли.

— Святейший отец, мы не можем это сделать, — с унынием сказал падре Бартоломео.

Папа с удивлением воззрился на каноника:

— Вы, кажется, опять отказываетесь выполнить мое распоряжение, реверендиссимо? Боюсь, что такое упорное сопротивление пожеланиям моим может повредить вам… — В голосе папы зазвучал металл.

— О, смею ли я даже подумать об ослушании, ваше святейшество? — взмолился перепуганный каноник. — Но падре Фрателли умер и не оставил никаких наследников.

— Ах, так! — папа успокоено откинулся в глубоком кресле. После некоторого раздумья он сказал Кастраканти: — Передайте кардиналу-префекту, что я прошу разыскать армянского купца, о котором поведал нам кардинал Ченчио, и доставить незамедлительно во дворец. Я хочу его видеть.

Вильгельм Бехер оказался довольно образованным для своего возраста человеком и немало поучительного рассказывал о папстве. Оказывается, в III–IV веках все христианские епископы именовались папами, то есть «отцами» на греческом языке. Однако с V века это название закрепилось за римскими епископами, которые ссужали деньгами последних императоров Запада (за грабительские проценты!) и даже собирали для них подати. Когда же великая империя окончательно распалась, власть епископов Рима еще более усилилась.

— Духовенство всегда возвышается, когда падает власть мирских правителей. Попы умеют ловко ловить рыбку в мутной воде! — поучительно заключил рассказ Вильгельм Бехер, выпивая стаканчик кианти.

В одну из следующих встреч с Гарегином студент с хитрой улыбкой вытащил из кармана засаленного камзола книжку в потрепанном переплете.

— Сегодня, герр Гарегинус, я вам буду переводить высокоумные изречения одного немецкого философа, давненько уже запрещены они святыми отцами! Поэтому будем осторожны…

Заказав еще бутылку кианти, Хетумян приготовился слушать. Пропустив пару стаканчиков вина для увлажнения пересохшего горла, Вильгельм начал негромко переводить с немецкого:

— «Три вещи приносят с собой пилигримы из Рима: нечистую совесть, расстроенный желудок и пустой кошелек.

— Три вещи ценятся в Риме особенно дорого: женская красота, хороший конь и папские индульгенции.

— Три вещи часто встречаются в Риме: разврат, поповские рясы и высокомерие церковников.

— Три вещи в избытке водятся в Риме: проститутки, священники и писцы.

— Тремя вещами больше всего торгуют в Риме: Христом, священными реликвиями и женщинами».

Целую неделю гонялся Минчио — один из искуснейших сбиров Рима, за неким школяром, которого он было застукал в таверне плута Борромео в обществе старого Джустиниано, но упустил. Отцы святой инквизиции быстро расправились с неисправимым старым еретиком, пепел последнего республиканца уже развеял ветер. Но школяр был неуловим. Тем с большей радостью узрел неожиданно сыщик знакомую долговязую фигуру в траттории «Duo vitelli», которую обычно посещали нобили и клирики побогаче. Проклятый школяр сидел за столом с тем самым левантинцем, которого также заприметил Минчио в бедной таверне, и что-то вполголоса читал. Минчио осторожно пересел поближе. Бехер и Гарегин так увлеклись изречениями немецкого мудреца, что не заметили приближения сбира. Не выдержав богохульных слов, Минчио внезапно кинулся к Бехеру, с воплем:

— Maladetto cataro![28]

Ловким ударом ноги школяр опрокинул стол с бутылками кианти на полицейского и стремглав выбежал из траттории. Разъяренный сбир вцепился в Хетумяна. На помощь подоспела городская стража, и, изрядно помятый дюжими руками, армянский купец оказался в глубоком подземелье замка Сан-Анжело.

Хетумян сидел в полутьме на прелой соломе и предавался мрачным размышлениям. Все тело болело от побоев, но хуже всего докучало сознание допущенной ошибки. Ошибка ли? Неосторожность разведчика — не ошибка, а служебное преступление, поучал незабвенный Заал Саварсалидзе. Хетумян не узнавал себя!.. Мало того, что он терял драгоценное время в прогулках и беседах в бедных предместьях, как мог он позволить полупьяному вольнодумцу, за которым, оказывается, шла слежка, читать еретические тексты в харчевне, да еще беспечнейшим образом прозевать сбира?.. Впрочем, кто мог знать, что римская полиция, если не удается поймать преступника, охотно хватает соседа? Самоутешение было недолгим. Конечно, проклятый сбир доложит о нем как о единомышленнике удравшего еретика. А обвинение в ереси в папском Риме грозило костром!

Чья — то фигура загородила тусклый свет из окошка с толстой железной решеткой, и хриплый, но довольно приятный тенор громко запел: