Амнезия

– Да, мы уже существовали пять лет назад, – гордо сказала ему девушка по третьему из набранных номеров. – Может быть, единственные в Москве!

– Единственные – это хорошо, – устало одобрил он. – И у вас-то, поди, данные хранятся? Да их и немного, наверное.

– А что вы ищете?

– Мне нужен сентябрь двухтысячного года. Конец месяца. Фамилия девушки Королева. Ее покусала собака.

Она копалась не меньше пяти минут, а он смотрел на проезжающие машины. Они проносились: «у-уух!» – и его собственная качалась от ударов воздуха.

– Да, есть такая, – радостно сказала девушка. – Марина Михайловна Королева. Она приехала в семнадцать ноль-ноль двадцать седьмого сентября. Рваная рана ноги, но небольшая.

– Тем не менее, после таких хромают?

– Там гематома обычно образуется, она сдавливает ткани, это очень больно.

– Вы ей обработали?

– Да. Ну и еще укол от столбняка и от бешенства… – Девушка немного растерялась и понизила голос. – Это незаконно: от бешенства можно делать только на государственных пунктах, но мы все-таки делаем. У нас и вакцины самые современные. Это ничего?

– Ничего, – успокоил он. – Вы ведь должны записывать и адрес, где произошло нападение собаки?

– Да. С ее слов. Улица летчика Бабушкина, 17.

Он улыбнулся и прикрыл глаза. Трудно с ходу придумать ложь, тем более, если ты правдив или высокомерен с рождения. Сколько дел раскрывается на неумелой лжи.

Марина не хотела, чтобы знали, где она была. Но и придумать улицу сразу оказалось трудно. Хорошо, что на свете есть не один летчик, а много. Много, много летчиков. Россия – родина самолетостроения. Тупалев, Микоян… Колбаса…

Турчанинов спал в машине, откинувшись назад. Мимо проносились реактивные самолеты: «уу-ух»!

… Из государственного травмпункта так и не позвонили. Даже огромная коробка конфет их не соблазнила.

34

К тому времени уже составили фотороботы всех рабочих, благоустраивавших двор дома номер двенадцать. Один из них нашелся сам: тот самый коренной житель, что родился здесь в коммуналке.

Это была его Москва, отсюда их с матерью переселили еще в семьдесят восьмом – дали квартиру у черта на куличках, в одном из двух новых панельных домов, стоявших посреди полей и деревень. Младшему брату нравилось, а он умирал от тоски. До остановки надо было топать по непролазной грязи, а к единственному телефонному автомату выстраивалась такая очередь, что мама не горюй.

Мама не горевала, она даже наладилась покупать у деревенских козье молоко, и говорила, что эта гадость полезна для здоровья. Но ей было трудно, конечно, возвращаться из центра по вечерам – она была уборщицей и работала допоздна. А ведь им дали очень престижную квартиру в экспериментальном кооперативном доме. Он был построен для секретного конструкторского бюро и самими конструкторами любовно для себя спроектирован. Мать в этом бюро мыла полы, вот ей и отвалили от интеллигентских щедрот.

Потом у матери появился сожитель-алкоголик, и тогда он окончательно переселился к себе в Москву. Окраины этот человек так и не признал. Уж такой он уродился аристократ. Жил по подвалам, но в центре.

Его долго расспрашивали о двух других рабочих, и он прямо раздувался от гордости: свидетель! Он готов был даже привирать, чтобы доказать свою нужность, но они поняли, что он привирает, и обложили его матом.

Он сказал им, что человека по фамилии Королев он потом встречал в соседних дворах и сильно удивлялся, что тот все еще в форме и с инструментом. Неизвестно, поверили ли они в это. А ведь это было правдой.

Успехи были и у испанской полиции. Она нашла того, кто продавал героин; этот продавец насдавал кучу народа, включая иностранного красавца с синими лунными глазами. Поразительно, но румынский нелегал использовал то же слово для описания глаз покупателя. «Lunar!» – повторял он. Узнав этот факт, Иван Григорьевич Турчанинов подумал, что у любви бедной Лолы были оправдания.

Ее апрель был насыщенным и тревожным. У падчерицы начались «завихрения в башке», они могли свидетельствовать об ухудшении и обернуться большой проблемой. Сладкая жизнь заканчивалась, а продавать себя за деньги, пусть даже и нефтяной шишке, эта женщина не хотела. Иван Григорьевич думал с печалью и удивлением, что относится к ней вовсе не плохо и даже покровительственно.

Наверное, вслед за всеми остальными он попал под обаяние простоты – той, что хуже воровства, но, несомненно, симпатичнее его. Иногда он с ужасом понимал, что способен влюбиться в такую женщину, способен, даже отдавая себе отчет в том, что будет несчастен с нею и возненавидит потом.