Амнезия

И не хотелось с ней никуда идти, но Марьяна вдруг замолчала. И так непривычно стало… А за зданием больницы оказался даже не парк, а целый лес из устремившихся в небо высоких сосен. Людей здесь не было совсем, какая-то нереальная тишина и вдруг наставшее умиротворение, и тревожный, бивший в набат по вискам вопрос: «Кто я?», постепенно уступил место… не безразличию, нет. Спокойствию…

День 3 – четверг

Белые стены, белый потолок…

Кто я? Я Никто, как тот Мистер Никто из Марьяниной истории. А я даже не мистер, я просто Никто.

– Маша? – вдруг раздалось рядом. То была Марьяна.

– Что за Маша?

– Да нет, выходит, что не Маша…, – разочарованно протянула Марьяна.

– А-а-а, имена подбираешь? А Маша почему?

– Если опять с Авдотьи и Авроры начать, можно до морковкиного заговенья перебирать, поэтому я по списку самых популярных.

– До морковкиного чего?

– М-м-м… Бабушка так говорила, вот и прилипло. Ну, это такая фраза, которая означает, что хрен знает, когда это событие произойдет, потому что на деле, морковкино заговенье никогда не может произойти, так как говеть – это поститься, а постились обычно, не употребляя мясо и рыбу, а морковь никогда не относилась к продуктам, которые нельзя было есть.

«Что за ересь несет эта девица?»

– А почему морковь-то? Почему не картошка или репка?

– Ну, так как выражение народное, уже никто и не скажет. По идее любой овощ мог быть подставлен.

«Какая говорливая девица, хотя… неизвестно, что было бы без нее.»

– Смотри, еще одну интересную историю нашла, – пробормотала Марьяна, быстро двигая пальцами по экрану. – Борн, знаешь такого? А, ладно. Есть такой фильм, даже несколько, там главный герой – шпион, который потерял память. А на деле в девятнадцатом веке был такой Ансель Борн, чей случай диссоциативной фуги считается одним из первых задокументированных. Вот в честь него и назвали киношного назвали Борном. Короче, тот Борн был священником, однажды он отправился в другой город, назвался Брауном и открыл магазинчик. Спустя два месяца он проснулся и не понял, где находится, мало того, не помнил, что делал эти два месяца. Он вернулся домой, его стали изучать психологи и под гипнозом они могли общаться либо с Борном, либо с Брауном, и ни одна личность не знала про другую.

«Жаль, что у меня не эта фуга, целых две личности на выбор, а тут – ни одной!»

– Девочки, доброе утро! Завтрак будете? – в дверях появилась женщина в белом халате.

– МарьСтепанна, доброе утро! А что на завтрак?

– Манная каша с омлетом, чай с бутербродами.

– Ой, нет, у меня йогурт есть, – отозвалась Марьяна.

– А потеряшка будет? – спросила женщина почему-то у Марьяны.

«Потеряшка…»

– Будет, – уверенно кивнула Марьяна, принимая тарелку, а потом и чашку с бутербродами.

На огромном просторе молочного моря плавал одинокий айсберг из омлета. Это была удивительно вкусная каша, очень жидкая, но при этом нежная, так приятно обнимающая тебя своим теплом, а омлет, чуть солоноватый на контрасте со сладкой кашей, плотный, отдающий какой-то синевой, был в тот момент самым вкусным омлетом на свете.

– Хм, никогда не думала, что это может быть съедобно, но глядя на тебя стала сомневаться, – удивленно проговорила Марьяна. – Хочешь добавку? Я щас.

Марьяна вернулась со второй тарелкой, а потом не спускала глаз за спуском моря и уничтожением айсберга.

В дверях показался Генрих Львович:

– Здравствуйте-здравствуйте! Как у нас дела?

– Здравствуйте, Генрих Львович! У вас не знаю, а у меня норм, – улыбнулась ему Марьяна.

– А как дела у нашей новой пациентки?

– Меня нашли? – был ему ответом вопрос.

– Еще нет.

– Кстати, а как называют человека, пока его имя неизвестно? – в образовавшуюся паузу сразу встряла Марьяна. –  А то вон даже Марья Степановна «потеряшкой» начала называть.

– Ну, обычно, в течение нескольких дней приходил ответ из полиции, а до той поры, как правило, пациент из такой-то палаты.

– Ну, а мы-то как будем? В нашей палате как минимум двое пациентов, – не унималась Марьяна.

– Марьяна, ну тебя-то все знают, сложно с кем-то перепутать. А что, есть предложения? – поинтересовался доктор.

– Давно бы придумали специальные, типа, как Джон Доу в американских фильмах, – разочарованно протянула Марьяна.

– Можно придумать имя в качестве временного варианта, – предложил доктор.

– Можно, конечно, но так неинтересно, – просопела Марьяна, но тут же оживилась. – А кто будет давать имя?

– Кто будет давать…– задумчиво произнес доктор. – Есть изречение про то, что первым именем нарекают родители, а совсем другое имя дает жизнь, но подлинное имя мы даем себе сами и не все готовы признаться в подлинном имени даже себе.

– О, доктор, да вы философ!

– Ну, допустим не я, а…

– Юлька!

– Какая Юлька?

– Назовем Юлькой. Вместо Джейн Доу, а то Марья Степановна не поймет.

– Да, почему Юлька-то? – удивился Генрих Львович.

– На мою одноклассницу Юльку похожа.

– А-а-а, ну если на одноклассницу, – протянул доктор.

– Так, и еще один вопрос: какой вид амнезии у нас имеет место быть? – важно спросила Марьяна.

Генрих Львович тяжело вздохнул, присел на стул и начал свой рассказ: