Амнезия

– Ты, Миша, не бери в голову, все рассосется. Наши власти попугают-попугают, да и отстанут. Дело-то ты выиграл, а там уж так все туго завязывалось… – Он еще продолжал говорить, но уже понимал, что говорит не то.

– Да ты не знаешь? У меня же Марина чуть не умерла.

– Как это?!

– Да ударили по голове на дискотеке…

– Не насмерть?!

– Нет.

– Ну слава Богу!

– Да, все нормально. Лежит, конечно, в больнице, но врачи говорят: все будет хорошо… Она в коме.

– В коме? Это значит без сознания?

– Да, без сознания… Давно уже.

– Она выкарабкается.

– Конечно, выкарабкается! И главврач этот – козел, ничего не понимает, ненавижу пессимистов… Зачем ты пьешь, Степа?

– Я слабый человек. Наверное, поэтому.

– Я искал тебя в институте, мне сказали, что ты давно уже там не работаешь. Я почему-то не догадался сразу позвонить по домашнему, мне всегда трудно привыкнуть, что у кого-то перемены происходят гораздо медленнее, чем у меня. Так почему ты ушел? Из-за пьянки?

– Ну, разумеется.

– Где же ты работаешь?

– Да где придется… Не бери в голову.

– Ты начал пить из-за Лолы?

– Ты, Миша, видимо, решил брать на себя все грехи мира?

– Я грешный человек, чего уж скрывать. Степан вдруг ощутил острую радость: он давно не общался с теми, с кем был достоин общаться. В последнее время вокруг него была всякая нечисть. Алкаши да дешевые девки, с ними не поговоришь. Некоторые из нынешних молодых и в школе-то никогда не учились, он, бывший преподаватель, даже устал удивляться. А ведь он был умный и образованный человек, когда-то он разговаривал так, что девочки-студентки летели к его огню, как бабочки.

– Боюсь, это сорт гордыни, – произнес Степан. – Ты, наверное, грешный человек, но ты виновен не во всем плохом, что произошло в мире. Так что не приписывай себе моего падения. Хотя ты косвенно к нему и причастен.

– Из-за Лолы?

– Ты все еще с ней живешь?

– От нее не отвяжешься… Ты не ответил на мой вопрос.

– Я любил Лолу. Она неплохая женщина. А может, плохая? Я так и не понял.

– А я понял: она плохая.

– Она простая. Плюс начисто лишена сострадания.

– Ты дал определение того, каким не должен быть человек.

– Человек должен быть сложным и добрым?

– Именно. Сложным и добрым.

– Может быть… А должен ли он быть смелым?

– Смелым? – удивился Королев.

– Помнишь, как у Булгакова: «Трусость – самый страшный порок».

– Никогда не любил эту книгу и ничего не находил в этих словах.

– А я в последнее время думаю, что меня сгубила моя трусость. Сидел, как зайчонок в своей норе – поганый трусливый зайчонок, вот и досиделся…

Слова лились, как вода из чайника. Михаил сначала удивленно смотрел на него, потом, видимо, увлекся, проходя вслед за Степаном этот путь…

Он начинался с их встречи у новых горбачевских «Жигулей» («Я был в белых носках?» – тихо ахнул Королев), он заворачивал к офису, отделанному пластиковыми панелями («Помню, помню. Какое чудное время! Все тогда получалось!»), вел дальше, к особняку («Там на меня было совершено первое покушение», – помрачнев, сказал Миша)… И вот уже Степан просится на работу, а после отказа проклинает себя последними словами, шепчет себе днем и ночью: «Трус! Трус! Трус!»

– Я все понял! – вдруг остановил его Королев. – Дело не в трусости, дело в зависти. Это она тебе сгубила жизнь.

– Зависть? – медленно повторил Степан. От медленного произнесения это слово показалось ему неприятно и неприлично свистящим.

– Ну да!

Они были так возбуждены и обрадованы встречей, что чай из старого чайника по-настоящему опьянил их.

– … У тебя был свой путь, замечательный, зачем ты все время сравнивал? Ты съел себя, брат.

– Может, ты и прав, – удивленно сказал Степан. – Завистливый я какой-то уродился. Но как определить, где отсутствие зависти, а где лень? Ну вот, скажем, сидит человек всю жизнь на одном диване, детей нет, жена сбежала, ему говорят: ну делай что-нибудь! А он отвечает: я не завистливый.

– Ну и пусть сидит. Что, он тебе мешает, что ли?

– Так это я сижу!

– А зачем ты сидишь на этом своем диване? У тебя был институт, была партия, какой диван-то? Жил бы да радовался. Ты не помнишь, нам однажды на лекции по философии одну притчу рассказали, я ее очень люблю и часто вспоминаю. Про раббе Мойшу.

– Да, помню, это из Талмуда. Хорошая притча… Значит, зависть? Наверное, ты прав. Смотри-ка, ты умный!

Они помолчали, улыбаясь.

– И все-таки я не понимаю, – снова произнес Степан. – Как определить, где отсутствие зависти, а где лень?

– Говорят, надо понять, чего ты хочешь. Так, наверное. По-настоящему хочешь. Некоторые, вон, всю жизнь тужатся, стремятся к чему-то, скажем, бизнес строят, работают по двадцать часов в сутки, а потом на закате жизни понимают, что больше всего им хотелось сидеть на берегу реки и ловить рыбу.

– Но, Миша, так хорошо рассуждать, если всего добился. А если ты просидел всю жизнь на берегу реки, если ты до старости ловил эту чертову рыбу, то тебе любой может ткнуть: «Все ты, брат, просидел, все пропустил».