Амнезия. Дневник потерявшего память

Однако я предпочел держать свои мысли при себе. Уверен, она бы не оценила, что я увидел ее такой, без бронированной стены вокруг.

– Да ничего. Пожалуй, это было ужасно весело!

– Ты серьезно? Офигенно! И стоило так париться перед кастингом? Но я не очень удивлена. Пение меняет людей. Теперь ты выглядишь… живым.

«Ты тоже», – подумал я. Ее глаза блестели. В первый день мне показалось, что они черные, но сейчас, в вечернем свете, я заметил, что на самом деле они темно-синие.

– То есть у тебя все-таки получилось спеть, – продолжила она, – и как? Я думала, ты не знаешь эту песню.

Как мог, я попытался ей объяснить, что произошло на сцене. Она слушала внимательно, будто психиатр.

– Ну, тут два варианта, – заявила она, – либо это что-то из твоего прошлого и ты умеешь читать ноты, либо тебя замкнуло при падении и теперь обнаружились способности, которых раньше не было. Я читала что-то подобное в интернете. Один канадец начал разговаривать на зулу[13] после того, как его сбила машина. Если с тобой та же история, то тебе повезло больше. Зулу в Монреале вряд ли пригодится.

– Я больше склоняюсь к первому варианту, – ответил я серьезно.

– И ты прав, – признала она, кивнув, – но это же хорошо?

– Да. Наверное, да.

Ответ получился не очень радостным, потому что я уже начал сомневаться. А действительно ли хорошо вернуть воспоминания? Неуверенность росла с каждой секундой, так что я решил сменить тему.

– А ты? Как все прошло?

Аделина пожала плечами.

– Сложно сказать. Как бы там ни было, я старалась изо всех сил. Посмотрим, вдруг перезвонят.

Она старалась делать вид, что ей все равно, но я-то видел, что результаты прослушивания были очень важны для нее.

– Ты давно поешь?

Она удивленно взглянула на меня и вдруг стала очень подозрительной.

– А почему ты спрашиваешь?

– Просто любопытно. Но если это большой секрет, неважно, не бери в голову.

Рот Аделины перекосился в ухмылке. Судя по ее лицу, она металась между желанием послать меня куда подальше и потребностью рассказать о своем увлечении. В итоге второе оказалось сильнее.

– С самого детства пою. Начала сама, продолжила в хоре.

Вдруг лицо ее помрачнело: наверняка пришли в голову неприятные воспоминания.

– Я… я бросила хор, когда поступила в коллеж…

– Много учебы?

Аделина издала циничный смешок.

– Много килограммов. Некоторые… некоторые начинали мычать, стоило мне открыть рот.

– Мычать?

Я слишком поздно понял, о чем она, – и вправду тормоз.

– Ага, как коровы. Там-то меня и обозвали жирной коровой впервые. Я была еще маленькой, трудно пришлось. Тогда я еще не нарастила броню, поэтому просто сбежала. А надо было бороться.

Я промолчал, стараясь не сморозить очередную глупость, и уже подумал, что Аделина тоже больше ничего не скажет, как она вдруг продолжила. Очевидно, ей нечасто задают вопросы.

– И я стала петь дома, когда мамы нет. Она работает продавщицей и возвращается поздно. А отец вообще свалил от нас, когда мне было три года, так что тут все просто. У меня есть караоке – очень хорошая тренировка. А мюзикл – это вообще мое. Я знаю каждую песню наизусть, даже мужские партии.

Она действительно выглядела по-другому в этот момент. Можно подумать, внутри у Аделины загорелась лампочка. А потом свет кто-то выключил.

– Короче, все это очень глупо, – проворчала она, – сама не знаю, зачем тебе тут все рассказываю. Да нет, конечно, знаю, – добавила она с насмешкой, – ты все равно всё забудешь.

– И нечего скалиться. Я спросил – ты рассказала. И, представь себе, мне интересно.

Ну правда, чего она вдруг надулась (только вот тут без неудачных подтекстов). Аделина, конечно, не извинилась, но, как мне показалось, ей стало неловко – вот они, хорошие манеры.

– Было бы прикольно, – заявила она как ни в чем не бывало, – было бы прикольно, если бы ты получил роль.

Тут уже я пожал плечами.

– Вряд ли. Сама же говорила, что я пискля.

– Это верно, – согласилась она без малейших угрызений совести, – да и не похоже, чтобы тебе была нужна эта роль.

Она изо всех сил старалась снизить значимость этого кастинга, который организовала «ассоциация-займем-хорошим-делом-подростков». Поставленный от начала до конца спектакль ждало всего шесть представлений – максимум.

Но чем больше Аделина повторяла, что этот мюзикл – второсортная любительская постановка местечковых масштабов, тем больше я понимал, насколько это было важно для нее.

Мы разошлись у выхода из театра. Руки мы, конечно, не стали жать друг другу – слишком официально, и целоваться не стали – не надо тут преувеличивать. Однако что-то между нами изменилось навсегда. Странно.

Аделина не просила не болтать о кастинге в лицее. Может, было сразу понятно, что мы оба не станем болтать.

Я не рассказал о случившемся ни Арно, ни Беатрисе, хотя знал, что им наверняка будет любопытно – а может, они даже обрадуются, что с воспоминаниями наметились хоть какие-то сдвиги. Я просто не смог. Пусть они и мои родители, но у меня не получается им доверять.