Амок

Чтобы понять, как удалось обмануть нижнюю команду, нужно помнить, что там ничего не могли знать о происходящем наверху. Вот почему и двигался корабль еще с полчаса в нужную сторону до тех пор, пока опять показался Кракатау, только теперь уже с другого борта.

Но наконец и внизу поняли, в чем дело: слишком уж быстро и гладко шел «Саардам». Дали передний ход, и все опять повторилось сначала. И все же повстанцы сумели выиграть километров десять – пятнадцать.

Как бы там ни было, а эта возня заняла много времени. До утра осталось лишь четыре часа, корабль же все еще находился в Зондском проливе, в пределах видимости с обоих его берегов.

Надо было принимать решительные меры.

Что же происходило в это время под палубой?

Мичман ван Хорк был очень доволен: все шло, как он и хотел. Пускай те, наверху, возятся так всю ночь, а утром корабль заметят с берега и сообщат куда нужно. Тогда и придет освобождение! А главное – все узнают, что это он, мичман ван Хорк, не сдался и спас корабль!

Успокоились и моряки. Что ж с того, что нельзя высунуть голову наверх? Зато и те не смеют сунуться вниз!

Только боцман Гуз отнюдь не был уверен в этом.

– Нет, – ворчал он, – такие дела шутками не кончаются. Главное еще впереди.

– А что они могут нам сделать? – запальчиво возразил мичман. – Самое плохое – то, что мы вместе с ними взлетим в воздух!

– Может быть и другое: мы взлетим, а они уйдут на лодках, – стоял на своем Гуз.

– Лучше погибнуть на посту, чем посрамить честь голландца! – воскликнул мичман, и вдруг почувствовал, как холодок пробежал у него по спине: а что, если боцман прав и все его геройство пропадет даром? Погибнет и не услышит о своей славе, не увидит, как женщины с восхищением провожают его глазами…

Тихо и грустно стало в кубрике. Каждый думал: что будет дальше? И все же никто из моряков, казалось, не переживал так, как молодой механик Гейс.

Это был человек лет двадцати шести, с темным загорелым лицом и светлыми волосами. Он то бледнел, то краснел, то сидел неподвижно с закрытыми глазами, то вдруг принимался ходить из угла в угол. Видно было, что он переживает что-то большее, чем все остальные.

Даже ван Хорк заметил это и со смехом сказал:

– Ого, братишка Гейс, не думал я, что ты такая баба. Чего раскис? Рано! Еще увидишь, как их будут вешать!

Гейс нервно вздрогнул и молча вышел из кубрика.

– Кто бы мог подумать, что Салул изменник! – задумчиво сказал доктор. – А вдруг и тут, среди нас, находятся предатели?

– Дикари всегда останутся неблагодарными, сколько бы добра им ни делали! – поморщился мичман. – Они только того уважают и даже любят, кто их крепко держит в руках, кого они боятся. А у нас, к сожалению, начали об этом забывать.

«Дикари» же тем временем, в числе двадцати человек, сидели отдельно в своем кубрике и прислушивались к происходящему наверху.

– Ничего не получится, – сказал один из них. – Белые очень сильны. Сколько сот лет властвуют, а никто никогда не мог их победить.

– Если бы и удалось одолеть белую команду, – сказал другой, – все равно, имея один корабль, ничего не сделаешь. У голландцев много других кораблей…

– Жалко Салула, он такой добрый товарищ…

– Чего это ты его жалеешь?

– Погубил свою жизнь: расстреляют его.

– Но до тех пор он сам может расстрелять их всех!

– Какая польза? Все равно конец известен. Несколько человек бессильны сломить господство белых.

– А кто мешает и нам примкнуть к ним?

– Что это даст? Вместо тридцати человек расстреляют пятьдесят, и только.

– Вот если бы весь народ поднялся, тогда – другое дело! Нас было бы приблизительно тысяча человек на одного белого!

– Хватило бы и двух человек на одного, только бы дружно подняться.

– А как? Кто способен поднять народ?

– Но ведь кто-то должен был начать? Вот они и начали! А мы… Неужели же мы пойдем против своих братьев?

Осторожно, озираясь по сторонам, шептались «дикари», одетые в форму моряков королевского голландского флота. Возможно, среди них и есть такой, – и наверняка есть! – который побежит к господам доносить об этом разговоре, но те, кто отважился высказывать революционные мысли, все равно решили присоединиться к своим братьям. Тем более что сейчас белые ничего не могли им сделать.

– Неужели я должен убить моего брата Салула, чтобы сохранить жизнь мичману ван Хорку, который притесняет нас всех?

– Мы и не будем его убивать. Но я не верю, что несколько человек могут освободить всю страну, и поэтому не хочу зря подставлять свою голову под пулю. Да, мы сочувствуем им, даже готовы помочь чем-нибудь, но так, чтобы самим не пострадать. Вот если бы все вместе!

– А я считаю, что это просто грабеж. Захотелось Салулу поживиться чужим добром, самому сделаться господином, вот он и начал.

Это сказал Гоно, лентяй и проныра, всю свою жизнь интересовавшийся только картами и водкой. От его слов всем сразу стало как-то не по себе, будто в кубрике появился чужой человек. Разговор оборвался, и все подумали: «Не он ли предаст нас начальству?»

Тут поднялся Сагур, один из лучших матросов корабля: