Аморальное (СИ)

Всё теперь становилось приятно. Интоксикация была приятной, схватки были приятны, родовые муки были приятны. Ей снова было для чего жить, и она счастливо пережёвывала осознание того, что счастлива, что не наказуема, что добилась всего, о чём мечтала, и что не изменила себе. И никогда бы не изменила.

Рэй ненавидел своё имя. Рэй ненавидел свою жизнь.

Рэй безумно страдал. Его жизнь стала адом через четыре года после зарождения.

Немного счастливее он становился, когда видел мать: она приезжала к нему раз в несколько месяцев, иногда реже: с каждым годом всё реже. Немного счастливее он становился, когда бабушка говорила, что у него её глаза. Впрочем, ему все говорили, что никогда не видели настолько похожих людей, насколько он был похож на мать.

Он считал себя уродом. Он считал красавицей её. Он жил ради неё. Всё, что он делал, было ради неё.

Он ненавидел дядю и никогда не называл его отцом. Ещё сильнее он ненавидел его жену. Он никогда не называл её даже тётей. Он и его, на самом деле, никогда не называл дядей: как можно быть твоим дядей, не имея никакой кровной связи с тем, кто тебя родил.

Он мечтал вырасти. Он мечтал стать гениальным, мечтал стать мудрым, знаменитым. Он мечтал, что мать будет им гордиться.

– Твоя мама очень любила твоего отца, – говорил ему Имем, – она стала такой, когда он умер.

Но Рэй знал, что она стала такой не сразу. Он помнил своё детство. У него была хорошая память, и он отлично помнил, интуитивно помнил, как мать его любила, как она заботилась о нём, как была рядом круглые сутки. Но чем старше он становился, тем меньше внимания она стала уделять ему, а потом он оказался в Бостоне у Имема, его детей и жены. Рэй знал, что сам виноват в том, что его мать стала такой.

Они все похоронили её заживо, и за это он их ненавидел. Чем старше он становился, тем чаще ругался с семьёй и укорял их за то, что они позволили его матери забиться под землю.

– Я знаю, что ты не веришь, – дрожащим голосом ему говорила жена Имема, – но больше всего на свете мы бы хотели ей помочь.

– Это ложь, – он был холоден и непоколебим. – Вы даже не пытались.

– Однажды ты поймёшь это.

– Нет, – он зверел. – Однажды я докажу вам, что вы – жалкие трусы, которые ничего не знают о помощи и любви. Вы не поддержали её. Вы позволили ей умереть. Вы оправдываетесь, все вы, потому что не хотите сгореть от стыда и раскаяния. Но я не буду помогать вам в этой преступной лжи.

Однажды Имем вспылил:

– Ты думаешь, мы всю жизнь мечтали о таком сыне? О сыне, который будет оскорблять нас, ненавидеть и презирать, который будет смотреть на нас с отвращением и не проявит даже капельку благодарности? Ты думаешь, мы бы не выкинули тебя из дома, если бы не любили твою мать и если бы не страдали за неё?

– Вас мучает чувство вины. Вы это делаете не для неё, а для себя. Выкиньте меня, и уже не сможете врать даже сами себе.

Ему нужно было хоть иногда выливать яд на них, когда его становилось слишком много, чтобы вариться в нём одному, и ему было очень приятно видеть, как его злые слова ранят приёмных родителей. Чуть лучше его отношения складывались со старшей сестрой, она чем-то напоминала ему мать, была такой же сухощавой, такой же серьёзной и молчаливой, но она ненавидела его за родительскую боль. Ненавидела и таила в себе, но Рэй всё чувствовал. Её ненависть его окрыляла и выбивала на его лице безрадостную улыбку, её ненависть нисколько не смущала его, и, казалось, чем ярче он чувствовал её неприязнь, тем сильнее сам к ней привязывался.

– Когда-нибудь ты поймёшь, какой ты урод, и тебя будет мучить совесть до конца твоих дней.

Он смотрел на неё с вызовом и дерзкой самоуверенностью, думая, что она ему, в общем-то, никто и что их отношения не были бы инцестом.

– Тебе повезло больше, чем мне, – едко и торжественно проговорил он, – у тебя есть отец. У тебя есть брат. У тебя есть семья, которая тебя любит, которая здорова и которая жива. Ты бы не думала обо мне так плохо, если бы знала, каково это, смотреть на гниение своей матери.

– Ты хочешь, чтобы я тебя поняла? Ты хочешь разрушить и мою семью для этого? Ты страдаешь не из-за матери, ты страдаешь из-за того, что ненавидишь весь мир.

– Нет, – мягко поправил он и криво улыбнулся, улыбнулся так, что ей немного стало страшно: они были одни дома. – Я страдаю из-за матери и п о э т о м у ненавижу весь мир.