Амос Счастливчик, свободный человек

За остальных городу пришлось выложить побольше денег. За пять фунтов и восемнадцать шиллингов Джон Брайан пообещал заботиться о вдове Каттер. Немощной и хромой старушке нужно место поближе к теплому очагу, а работать она уже не сможет.

Двенадцатилетний Моисей Бурдо был отдан Джозефу Стюарту, единственному, кто вызвался его взять за 15 фунтов и содержать до дня совершеннолетия, двадцати одного года. Половину этих денег город обязался выплатить в первый год, а вторую половину, если мальчик выживет, — в конце второго года. Джозеф Стюарт знал мальчишку, тот уже не раз работал на него. Новый хозяин был известен суровым нравом, но парень непослушен, как молодой жеребенок, и твердая рука пойдет ему только на пользу.

— Уж верно, достанется его спине немало колотушек, — вздохнула Луиза.

— Тумаки на спине душе не повредят, — напомнил ей Амос. — Без боли крыльям не вырасти.

Луизе, неспособной взять судьбу в собственные руки, Виолет не больно сочувствовала, но Полли полюбила горячо. Она перешивала ей одежду Селиндии, учила справляться с домашними обязанностями. Почти ровесницы, девочки хорошо знали друг друга, и Селиндия рада была, что у нее появилась сестричка. Но сколько ни старайся Полли улыбаться, тяжелая жизнь, казалось, уже наложила неизгладимый отпечаток на темное детское личико.

Когда она задумчиво сидела у очага, Амос нередко окликал ее по имени, чтобы вырвать из слишком крепких объятий мечты. Полли от неожиданности встряхивала головой и моргала.

— Да, дядя Амос, — девочка всегда готова была исполнить любое его поручение.

Но спроси он, о чем она мечтает, ей нелегко будет объяснить, где витают ее мысли.

Полли старалась во всем помогать Виолет, но и пыльная тряпка, и веник прямо-таки валились у нее из рук. Виолет приходилось стоять рядом и напоминать ей о работе, а не то девочке никак не закончить начатое дело. Полли ужасно хотелось научиться работать на ткацком станке, но сколько Селиндия ни объясняла, что делать, маленькие пальчики соскальзывали с челнока, ножки никак не могли удержаться на педали ножного привода, а глаза глядели куда-то в пустоту.

— О чем ты думаешь? — спрашивала Селиндия.

Но Полли и сама не знала ответа.

Как-то раз, когда очередное поручение так и осталось невыполненным, Виолет в сердцах воскликнула:

— Ты ее держишь только по доброте души, Амос Счастливчик. Любой бы другой давно уже вернул ее городу на попечение.

Он ответил улыбкой. Он знал, почему взял эту девочку, и был рад, что так получилось.

Полли нравилось ходить в школу вместе с Селиндией, но через несколько дней она вернулась домой с запиской от учителя — не стоит и посылать ее в школу, она все равно ничему не выучится.

В тот же день, ближе к вечеру, Амос, взяв кусок кожи — хватит на целую куртку, а качество такое отменное, что и джентльмену не стыдно будет носить, отправился к учителю. Он преподнес кожу в подарок и попросил о снисходительности к девочке.

— Ей недолго с нами оставаться, и все, чему она выучится в школе, пойдет ей потом на пользу.

Трудно было отказать этому высокому старику с проницательными глазами, приехавшему в запряженной добрым конем повозке. Учитель согласился заниматься с Полли, но глядя вслед уходящему кожевнику, думал недоуменно — к кому ни попади девочка в следующем году, вряд там к ней будут так же добры.

Скоро Полли уже не в силах была подниматься с постели. Она становилась все слабее и слабее. Но вместе с тем на губах все чаще появлялась улыбка, будто девочка наконец обретала мир, радость и покой. Селиндия долгими часами сидела у ее кровати и читала вслух, Виолет старалась приготовить что-нибудь вкусное.

Долгими тихими вечерами Амос тоже нередко подсаживался к постели больной. Полли всегда просила рассказать одну из его историй, чаще всего — про колесницу. Сначала длился рассказ, потом они пели вместе: девичий голосок еле слышным шепотом присоединялся к глубокому басу старика.

Виолет за ткацким станком и Селиндия за прялкой сидели неподалеку, скоро и они вступали в хор.

Ранними ноябрьским вечером Полли попросила Амоса помочь ей приподняться. Он попытался усадить ее в кровати, легонькую, как полевой цветок, сорванный со стебелька. Правой рукой девочка сжимала обветренную, морщинистую ладонь Виолет, левой — сильную и мягкую ладошку Селиндии. Больная глаз не спускала с Амоса. Лицо ее дышало миром и покоем, на губах мелькала легкая улыбка, взгляд был сосредоточенным и ясным, — она больше не глядела куда-то в туманную даль. Внезапно дрожь пронизала легонькое тело, на секунду она выпрямилась, потом упала на руки Амоса.

Селиндия тихо плакала. Амос стоял неподвижно, но Виолет видела: его губы шевелятся, складываясь в привычные очертания знакомой молитвы. «Благодарю Тебя, Господи», — шептали губы кожевника.

Жена повернулась к мужу, в глазах читался вопрос, и Амос ответил:

— Я хотел, чтобы она умерла свободной, я еще на торгах знал — она долго не проживет. Но видишь, ей выпал почти целый год свободы.

— Но она никогда не была рабыней, — напомнила ему Виолет. — Она же родилась свободной.

Он покачал головой.