Ампир «В»

– Кто комаришка? – обиделся я.

– Коктейль «комаришка», водка с клюквенным соком. В некоторых стаканах просто сок, а у коктейля трубочка заостренная – как игла шприца.

Сказав это, он подхватил два коктейля и понес в другой угол зала.

Я выпил коктейль. Потом второй. Потом прошелся взад-вперед по залу. На меня никто не обращал внимания. Sic transit glamuria mundi[7], думал я, прислушиваясь к журчащим вокруг светским разговорам. Беседовали о разном – о политике, о кино, о литературе.

– Это охуенный писатель, да, – говорил один халдей другому. – Но не охуительный. Охуительных писателей, с моей точки зрения, в России сейчас нет. Охуенных, с другой стороны, с каждым днем становится все больше. Но их у нас всегда было немало. Понимаете, о чем я?

– Разумеется, – отвечал второй, тонко играя веком в прорези маски. – Но вы сами сейчас заговорили об охуенных с другой стороны. Охуенный с другой стороны – если он действительно с другой стороны – разве уже в силу одного этого не охуителен?

Были в толпе и западные халдеи, приехавшие, видимо, делиться опытом. Я слышал обрывки английской речи:

– Do Russians support gay marriage?

– Well, this is not an easy question, – дипломатично отвечал голос с сильным русским акцентом. – We are strongly pro-sodomy, but very anti-ritual…[8]

И еще, кажется, было несколько нефтяников – это я заключил по часто долетавшему до меня выражению «черная жидкость». Я вернулся к столику и выпил третий коктейль. Вскоре мне стало легче.

На сцене вовсю шел капустник. Вампиры показывали халдеям что-то вроде программы художественной самодеятельности, которая, видимо, должна была придать взаимным отношениям сердечную теплоту. Но получалось это не очень. К тому же, по репликам вокруг я понял, что эту программу все видели много раз.

Сначала Локи танцевал танго со своей резиновой женщиной, которую ведущий, высокий халдей в красной робе, почему-то назвал культовой. Сразу после номера группа халдеев поднялась на сцену и вручила Локи подарок для его молчаливой спутницы – коробку, обернутую в несколько слоев золотой бумаги и перевязанную алым бантом. Ее долго открывали.

Внутри оказался огромный фаллоимитатор – «член царя Соломона», как его называли участники представления. На боку этого бревна из розовой резины виднелась надпись «И это пройдетЪ!» Я подумал, что это ответ на бессмертное двустишие с бедра учебного пособия. Из комментариев окружающих стало ясно, что эта шутка тоже повторяется из года в год (в прошлом году, сказал кто-то, член был черным – опасная эскапада в наше непростое время).

Затем на сцену вышли Энлиль Маратович и Митра. Они разыграли пьеску из китайской жизни, в которой фигурировали император Циньлун и приблудный комарик. Комариком был Энлиль Маратович, императором – Митра. Суть пьески сводилась к следующему: император заметил, что его укусил комар, пришел в негодование и стал перечислять комару все свои земные и небесные звания – и при каждом новом титуле потрясенный комарик все ниже и ниже склонял голову, одновременно все глубже вонзая свое жало (раздвижную антенну от старого приемника, которую Энлиль Маратович прижимал руками ко лбу) в императорскую ногу. Когда император перечислил наконец все свои титулы и собрался прихлопнуть комарика, тот уже сделал свою работу и благополучно улетел. Этому гэгу искренне хлопали – из чего я заключил, что в зале много представителей бизнеса.

Потом были смешанные гэги, в которых участвовали вампиры и халдеи. Это была последовательность коротких сценок и диалогов:

– Теперь у нас будет, как выражаются французы, минет-а-труа, – говорил халдей.

– Там не минет, там менаж, – поправлял вампир. – Ménage à trois.

– Менаж? – округлял глаза халдей. – А это как?

И в зале послушно смеялись.

Некоторые диалоги отсылали к фильмам, которые я видел (теперь я знал, что это называется «развитой постмодернизм»):

– Желаете гейшу? – спрашивал вампир.

– Это которая так глянуть может, что человек с велосипеда упадет?

– Именно.

– Нет, спасибо, – отвечал халдей. – Нам бы проебстись, а не с велосипедов падать.

Потом со сцены читали гражданственные стихи в духе раннего Евтушенко:

«Не целься до таможни, прокурор – ты снова попадешь на всю Россию…»

И так далее.

Устав стоять, я присел на табурет у стены. Я был совершенно измотан. Мои глаза слипались. Последним, что я увидел в подробностях, был танец старших аниматоров – четырех халдеев, которым меня так и не представили. Они исполнили какой-то дикий краковяк (не знаю почему, но мне пришло в голову именно это слово). Описать их танец трудно – он походил на ускоренные движения классической четверки лебедей, только эти лебеди, похоже, знали, что Чайковским не ограничится и в конце концов всех пустят на краковскую кровяную. Пикантности номеру добавляло то, что аниматоры были одеты телепузиками – над их масками торчали толстые золотые антенны соответствующих форм.