Ампир «В»

Потом на сцене начались вокальные номера, и теперь можно было подолгу держать глаза закрытыми, оставаясь в курсе происходящего. К микрофону подошел Иегова с гитарой, пару раз провел пальцами по струнам и запел неожиданно красивым голосом:

– Я знаю места, где цветет концентрат
Последний изгнанник, не ждущий зарплат
Где розы в слезах о зеркальном ковре
Где пляшут колонны на заднем дворе…

С концентратом все было ясно – я тоже знал пару мест, где он цветет, скажем так. Мне представилась роза и ее отражение в бесконечном коридоре из двух зеркал, а потом зеленые колонны Independence Hall с оборота стодолларовой банкноты спрыгнули во двор и начали танцевать друг с другом танго, имитируя движения Локи и его покорной спутницы. Я, конечно, уже спал.

Напоследок, правда, я успел понять, от какой именно капусты образовано слово «капустник». Во сне эта мысль была многомернее, чем наяву: сей мир, думал я, находит детей в капусте, чтобы потом найти капусту в детях.

Le Yeltsine Ivre

Всю следующую неделю я провисел в хамлете покойного Брамы.

Мне непреодолимо захотелось залезть туда, когда машина привезла меня домой утром после капустника. Я так и поступил – и сразу впал в знакомое хрустальное оцепенение.

Это был не сон и не бодрствование. Тяжелый темный шар, которым мне представлялось сознание языка, занимал в это время какую-то очень правильную и устойчивую позицию, в зародыше давя все интенции, возникавшие у меня при обычном положении тела. Я смутно понимал, отчего так происходит: действия человека всегда направлены на ликвидацию внутреннего дисбаланса, конфликта между реальным состоянием дел и их идеальным образом (точно так же ракета наводится на цель, сводя к нулю появляющиеся между частями ее полупроводникового мозга разночтения). Когда я повисал вниз головой, темный шар скатывался в то самое место, где раньше возникали дисбалансы и конфликты. Наступала гармония, которую не нарушало ничто. И выходить из этой гармонии языка с самим собой не было ни смысла, ни повода.

Однако все оказалось сложнее, чем я думал. На седьмой день я услышал мелодичный звон. В хамлете зажегся свет, и записанный на магнитофон женский голос выразительно произнес где-то рядом:

«Ни о чем я так не жалею в свои последние дни, как о долгих годах, которые я бессмысленно и бездарно провисел вниз головой во мраке безмыслия. Час и минута одинаково исчезают в этом сероватом ничто; глупцам кажется, будто они обретают гармонию, но они лишь приближают смерть… Граф Дракула, воспоминания и размышления».

Я слез на пол. Было понятно, что включилось какое-то устройство, следящее за проведенным в хамлете временем – видимо, я исчерпал лимит. Подождав час или два, я вновь забрался на жердочку. Через пять минут в хамлете вспыхнул свет, и над моим ухом задребезжал звонок, уже не мелодичный, а довольно противный. Снова включился магнитофон. В этот раз он произнес эпическим мужским басом:

«Впавших в оцепенение сынов великой мыши одного за другим уничтожило жалкое обезьянье племя, даже не понимающее, что оно творит. Одни умерли от стрел; других пожрало пламя. Вампиры называли свое безмолвное бытование высшим состоянием разума. Но жизнь – а вернее, смерть – показала, что это был глупейший из их самообманов… Уицлипоцли Дунаевский, всеобщая история вампиров».

Я решил схитрить – спрыгнул на пол и сразу же вернулся на серебряную штангу. Через секунду над моим ухом заверещал яростный клоунский голос:

«Что скажет обо мне история? А вот что: еще одно чмо зависло в чуланчике! Бу-га-га-га-га!»

Я решил больше не спорить с судьбой, вернулся в гостиную и прилег на диван. На самом деле хотелось только одного – снова зависнуть в чуланчике, раздавив надежным черным ядром зашевелившиеся в голове мысли. И плевать на приговор истории… Но я понимал, что лимит выбран. Закрыв глаза, я заставил себя уснуть.

Меня разбудил звонок. Это была Гера.

– Давай встречаться, – сказала она без предисловия.

– Давай, – ответил я, даже не успев подумать.

– Приезжай в Le Yeltsine Ivre.

– А что это такое?

– Это оппозиционный ресторан. Если ты не знаешь, где это, мой шофер за тобой заедет.