Амулет

Я снова забрался на окно и в полном отчаянии стал трясти железную решетку, но не смог выломать ее. Меня охватила лихорадка. Близкий к безумию, я бросился на постель Боккара и до самого утра метался в смертельной тревоге. Наконец, когда забрезжила заря, я впал в неописуемое состояние между сном и бодрствованием. Мне казалось, что я все еще цепляюсь за железные прутья и гляжу на бегущие воды Сены. И вдруг из волн реки поднимается полуобнаженная, озаренная светом месяца женщина, речная богиня, опирающаяся на урну, из которой струится вода, и, обращаясь не ко мне, а к женщине из камня, поддерживающей балкон, на котором стояли три царственных заговорщика, говорит: «Сестрица, не знаешь ли ты, почему они убивают друг друга? Труп за трупом бросают они в мои воды, и я вся испачкана кровью. Быть может, бедняки, которые по вечерам полощут в воде свои лохмотья, собрались прикончить богатых?» — «Нет, — зашептала каменная женщина, — они убивают друг друга, потому что никак не могут решить, какая дорога ведет к блаженству». И ее холодный лик исказился насмешкой, как если бы она смеялась над чудовищной глупостью.

В это мгновение заскрипела дверь, я очнулся и увидел Боккара. Он был невероятно бледен и мрачен. За ним вошли двое его людей с хлебом и кружкой вина.

— Заклинаю тебя, Боккар, скажи, — воскликнул я и бросился ему навстречу, — что произошло сегодня ночью?.. Говори же!

Он взял мою руку и произнес:

— Успокойся. Это была недобрая ночь. Мы, швейцарцы, неповинны в этом. Так приказал король.

— Адмирал погиб? — спросил я, пристально глядя на него.

Он утвердительно кивнул.

— А остальные предводители гугенотов?

— Все убиты, кроме тех немногих, которые, как Генрих Наваррский, пощажены по особой милости короля.

— Все уже кончено?

— Нет, толпа еще бродит по улицам Парижа. Ни один гугенот не должен остаться в живых.

Мысль о Гаспарде вспыхнула в моем сознании, и все остальное исчезло во мраке.

— Пусти меня! — закричал я. — Моя жена, моя несчастная жена!

Боккар изумленно воззрился на меня:

— Жена? Разве ты женат?

— Пусти, несчастный! — воскликнул я и бросился на него, так как он преградил мне выход.

Мы начали бороться, и я бы справился с ним, если бы один из его швейцарцев не кинулся к нему на помощь, в то время как другой охранял выход. В борьбе я упал на колено и простонал:

— Боккар! Во имя Господа, заклинаю тебя всем, что тебе дорого… заклинаю тебя жизнью твоего отца… блаженством твоей матери… сжалься надо мной и выпусти меня! Я же говорю тебе, что там моя жена… ее в это мгновение, быть может, убивают… ее, быть может, истязают! О! о! — И я стал бить себя кулаком по лбу.

Боккар возразил успокаивающим тоном, как говорят с душевно больным:

— В своем ли ты уме, друг? Ты не сделаешь и пяти шагов — тебя сразит пуля! Все знают, что ты секретарь адмирала. Образумься. Ты просишь о невозможном.

Стоя на коленях, я заплакал, как дитя. Полубессознательно, как утопающий, я поднял глаза, ища спасения, в то время как Боккар молча связывал порвавшийся в борьбе шелковый шнур, на котором висел серебряный образок Мадонны.

— Во имя Божьей Матери Эйнзидельнской! — взмолился я, сложив руки.

Боккар некоторое время стоял не шевелясь, устремив кверху взор и будто шепча молитву. Затем он прикоснулся губами к образку и снова бережно убрал его под куртку. Мы все еще молчали, когда вошел молодой офицер, держа в руках депешу.

— Именем короля и по приказанию капитана, — сказал он, — возьмите двоих из ваших людей, господин Боккар, и собственноручно доставьте этот приказ коменданту Бастилии.

Офицер вышел. Боккар после минутного раздумья бросился ко мне с приказом в руках.

— Скорей, поменяйся платьем с Каттани! — прошептал он. — Мы попытаемся. Где она живет?

— На острове Святого Людовика.

Поспешно сняв свое платье, я надел мундир королевского швейцарца, повесил на пояс шпагу, схватил алебарду, и мы все вместе — Боккар, я и второй швейцарец — выбежали на улицу.

Глава IX

Во дворе Лувра моим глазам предстало страшное зрелище. Там лежали грудами убитые гугеноты из свиты короля Наваррского, многие из них еще хрипели. Спеша вдоль Сены, мы на каждом шагу встречали ужасные картины — то несчастного старика, лежавшего в луже крови с раскроенным черепом, то смертельно бледную женщину, которая билась в руках грубого солдата. В одном переулке стояла могильная тишина, из другого раздавались предсмертные стоны и мольбы о помощи.