Амулет

— Я паж короля. Лейбельфинг из Нюрнберга, к вашим услугам.

— Город, славящийся своим искусством, — равнодушно заметил офицер. — Доставьте мне удовольствие, молодой человек, примерьте вот эту перчатку. В юности иезуиты, мои воспитатели, привили мне как знак смирения и услужливости привычку, которая теперь плохо увязывается с моим капитанским чином, — поднимать все оброненные на дороге предметы.

Он вытащил из кармана кожаную перчатку для верховой езды, какие в то время были в моде. Но только перчатка эта отличалась исключительным изяществом и необычайно малыми размерами, так что девять десятых солдат разорвали бы ее по швам при первой попытке натянуть на пальцы.

— Я поднял ее при входе, на первой ступени лестницы.

Лейбельфинг, несколько задетый повелительным тоном капитана, взял все же перчатку и натянул на тонкие пальцы. Она села как влитая. Капитан многозначительно улыбнулся и сказал:

— Она ваша.

— Нет, капитан, — ответил несколько озадаченный паж. — Я не ношу перчаток из такой тонкой кожи.

— Ну тогда верните ее мне! — И капитан снова взял перчатку.

Затем он медленно поднялся со стула и поклонился, ибо в это время вошел король. Последний сделал несколько шагов с выражением изумления на лице и затем неуверенно обратился к гостю:

— Вы здесь, господин герцог?

Король никогда не видел в лицо герцога Фридландского, но ему часто приходилось рассматривать его изображения. Валленштейн поклоном подтвердил слова короля. Тот в ответ произнес серьезно и вежливо:

— Приветствую, ваше величество, я к вашим услугам. Что вам от меня угодно, герцог?

И король знаком велел пажу удалиться. Лейбельфинг скрылся в своей комнате; узкая и бедно обставленная, она находилась между приемной и спальней короля. Не само присутствие грозного полководца, а то жуткое, что крылось в этом позднем посещении, внушало ему страх. Неясное чувство подсказывало ему, что это посещение связано с его собственной судьбой.

Побуждаемый скорее страхом, нежели любопытством, он тихонько открыл глубокий стенной шкаф, откуда, по правде говоря, ему уже довелось однажды подглядывать в скважину за королем, чтобы всласть на него наглядеться.

Король и герцог, сидевшие друг напротив друга, некоторое время молчали. Оба знали, что в настоящее время, когда уже началась определяющая судьбы Германии шахматная партия с ее многозначительными ходами и скрытыми планами, когда игра уже завязалась по всей доске, — теперь, накануне решительной битвы, никакие переговоры неуместны и никакое соглашение невозможно. Герцог Фридландский обозначил это, а затем сказал:

— Ваше величество, я пришел по личному делу.

Густав Адольф любезно улыбнулся. Герцог продолжал:

— Я имею обыкновение читать в постели во время бессонницы; вчера или сегодня утром мне в одних французских мемуарах встретилась занимательная история. Это истинное происшествие с дословными показаниями адмирала — я имею в виду адмирала Колиньи, заслугам которого как полководца я хорошо знаю цену. С разрешения вашего величества, я сейчас изложу эту историю. Однажды к адмиралу явился некий партизан. Он упал, словно безумный, на стул и принялся говорить сам с собой, подвергая нападкам Франциска Гиза, политического и военного противника адмирала, причем высказывал намерение сжить его со света. То был бред человека невменяемого, и от адмирала зависело, придавать или не придавать ему значение. Я рекомендовал бы эту сцену вниманию драматурга — она может произвести впечатление. Адмирал промолчал, посчитав болтовню партизана пустым хвастовством, и Франциск Гиз пал, сраженный пулей.

— Если Колиньи так поступил, — прервал Валленштейна король, — то это было не по-человечески и не по-христиански. Но к делу, ваше высочество!

— Ваше величество, нечто подобное произошло сегодня со мной. Мне доложили о визите одного из ваших людей. Будучи занят, я велел провести его в соседнюю комнату. Когда я вошел туда, то застал этого человека дремавшим, при этом он громко говорил сам с собой во сне. Произнесено им было всего несколько отрывочных слов, но смысл их угадывался без труда. Если я правильно понял, вы, ваше величество, смертельно обидели его чем-то, и он решился погубить шведского короля какой бы то ни было ценой или по меньшей мере за хорошую цену. Ему тем легче это сделать, что он находится в непосредственной близости к королю и ежедневно с ним общается. Я разбудил спящего и только спросил, что ему нужно. Он хотел справиться об одном человеке, пропавшем без вести много лет тому назад на императорской службе, узнать, жив ли он еще или нет. Дело касалось наследства. Я дал справку и отпустил хитреца. Имени его я не спрашивал — он все равно назвал бы какое-нибудь вымышленное. Задерживать же его на основании отрывочных слов, произнесенных во сне, было бы неудобно и означало бы вопиющую несправедливость.

— Конечно, — согласился король.

— Государь, — сказал герцог, делая ударение на каждом слоге, — ты предупрежден!

Густав задумался.