Амулет

Его тихая речь была заглушена буйным солдатским пением конного Тюрингенского полка, который проходил мимо стоянки короля. Король прислушался и, не окончив речи, сказал:

— Довольно, это все. — Затем, отпустив присутствующих, он опустился на колени и стал молиться.

В это время паж в ужасе увидел, что вошел Лауэнбург. Одетый в платье простого кавалериста, он приблизился с заискивающим и подобострастным видом, простер руки к медленно поднявшемуся королю и пал перед ним ниц, обнимая его колени, рыдая и взывая к нему:

— Отец, я согрешил перед небом и тобой! Я согрешил перед небом и тобой, я недостоин больше называться твоим сыном! — И он склонил перед ним голову. Король поднял его с земли и обнял.

Перед глазами пажа брезжили, как в тумане, две обнявшихся фигуры. Правда ли это, может ли быть правдой? Святость короля оказала ли чудодейственное влияние на погибшую душу? Или это сатанинское притворство? Не употребил ли во зло бессовестнейший из лицемеров слова, слетевшие некогда с пречистых уст? Таким сомнениям предавался паж со смятенными чувствами и колотящимся в груди сердцем.

Подали коней; король потребовал себе кожаную куртку. Появился камердинер с курткой и блестящим панцирем. Тогда паж выхватил у него из рук непроницаемую броню с намерением помочь королю надеть ее. Но Густав, не выразив никакого изумления по поводу присутствия пажа, отстранил панцирь с несказанно приветливым взглядом и обычным своим движением запустил руку в кудри пажа.

— Густ, — сказал он, — не надо, он жмет. Подай куртку.

Вскоре король ускакал с Лауэнбургом по левую руку и пажом по правую.

Глава IV

В деревне Мейхен за шведской боевой линией, в пасторском доме, около полуночи за Библией сидел магистр Тоденус, вдовец; он читал своей домоправительнице, особе хрупкого телосложения и также вдове, покаянные псалмы Давида. Затем магистр, человек воинственного вида, с густыми седыми усами, который в молодости провел несколько лет на военной службе, принялся вместе с домоправительницей горячо молиться за жизнь протестантского героя, который именно сегодня вступил здесь поблизости в бой, и пастор не знал, выиграл он его или проиграл. В это время раздался стук в ворота.

К пастору, открывшему дверь, шатаясь, подошел молодой человек, бледный как смерть, с лихорадочным взглядом; его голова была непокрыта, и на лбу зияла рана. Другой человек, который шел за ним следом, снял с коня чье-то тело. Несмотря на раны, искажавшие черты убитого, пастор узнал в нем шведского короля, которого видел однажды при его вступлении в Лейпциг и гравированное изображение которого висело у него в комнате. Глубоко потрясенный пастор закрыл лицо руками и зарыдал.

С лихорадочной поспешностью раненый юноша высказал желание, чтобы короля положили в соседней церкви. Но прежде он потребовал себе теплой воды и губку, чтобы омыть окровавленную и израненную голову короля. Затем с помощью своего товарища он положил тело убитого, слишком тяжелое для его рук, на убогую лежанку, опустился перед ним на колени и с любовью стал всматриваться в бледное как воск лицо. Но только он хотел прикоснуться к нему губкой, как лишился чувств и упал ничком на труп. Товарищ поднял его и, внимательно всмотревшись, заметил кроме раны на лбу еще и другую рану, на груди. Через отверстие в платье, рядом с заштопанной дыркой повыше сердца, сочилась кровь. Шведский корнет осторожно расстегнул платье своего товарища и остановился, не веря своим глазам.

— Тьфу ты, пропасть! — пробормотал он, а домоправительница, державшая чашку с водой, покраснела до корней волос.

В это мгновение дверь распахнулась, и вошел полковник Аке Тотт. Посланный по делам продовольствия в тыл, он спешил, покончив с поручением, снова к полю битвы. Пропуская перед харчевней на деревенской улице рюмку водки, он услышал рассказ о шатавшемся в седле всаднике, державшем перед собой на коне тело убитого.

— Правда ли, возможно ли? — вскрикнул он и бросился к своему королю. Схватив его руку, он залил ее слезами. Обернувшись через некоторое время, он заметил юношу, лежавшего без чувств в кресле. — Черт побери, Густа-то снова прицепилась к королю!

— Я встретил молодого человека, моего товарища, — заметил осторожно корнет, — в то время, как тот скакал через поле битвы, держа перед собой на коне убитого короля. Он пожертвовал своей жизнью за его величество.

— Нет, за меня! — перебил его долговязый человек с лицом старой бабы.

Это был купец Лаубфингер. Намереваясь взыскать крупный долг, он отважился покинуть безопасный Лейпциг и, сам того не ведая, приблизился к полю битвы. Попав на деревенскую улицу, запруженную обозами, он пошел следом за полковником. Преисполненный чувства признательности и облегчения, он передал теперь присутствующим подробно всю свою семейную историю.

— Густа, Густа, — плакался он, — узнаешь ли ты своего двоюродного брата? Чем я отплачу тебе за то, что ты для меня сделала?

— Тем, сударь, что заткнете глотку! — огрызнулся на него полковник.

Тут вмешался пастор и произнес спокойно и серьезно: