Амулет

— Господа, вы знаете, свет полон злословия. В особенности когда большой и чистый человек творит большое и чистое дело. Окажись запятнанной его память, — он указал на почившего короля, — подумайте, в какое легендарное существо не поспешила бы превратить клевета папистов вот эту, — и он указал на лежавшего в обмороке пажа, — бедную мошку, спалившую себе крылышки в лучах его славы. Я уверен не меньше, чем в собственном бытии, в том, что король ничего не знал об этой девушке.

— Согласен с вами, господин священник, — подтвердил полковник. — И я также уверен в этом не меньше, чем в том, что обрету спасение через веру, а не через дела.

— Несомненно, — подтвердил Лаубфингер. — Иначе король отослал бы девушку домой и потребовал бы меня.

— Провались я на этом месте! — заверил корнет.

— Я — служитель Божий, у вас, полковник, седина в волосах, вы, корнет, дворянин, вам, господин Лаубфингер, это будет выгодно, а за свою домоправительницу я ручаюсь. Сохраним все в тайне.

В это время паж открыл свои потухающие глаза. Обведя всех испуганным блуждающим взором, он остановил его на Аке Тотте.

— Крестный, я ослушалась тебя, я не могла, я великая грешница.

— Великий грешник, — строго сказал пастор. — Вы бредите! Вы — паж Август Лейбельфинг, законный сын нюрнбергского патриция и именитого купца Арбогаста Лейбельфинга, скончавшийся седьмого ноября тысяча шестьсот тридцать второго года от раны, полученной накануне в сражении при Лютцене. Так я велю начертать на вашей надгробной плите! А теперь да примет вас Господь с миром, ваш час пробил!

Магистр произнес это не без жестокости, ибо не мог подавить в себе неудовольствия, вызванного юной любительницей приключений, которая подвергла опасности незапятнанную славу его короля.

— Я не могу еще умереть. Мне надо многое рассказать, — прохрипел паж. — Король… в тумане… пуля Лауэнбурга… — Смерть сомкнула его уста, но не в силах была помешать ему искать потухающим взглядом лицо короля.

Каждый из присутствующих вывел свои заключения и докончил на свой лад эти слова пажа; но сохранивший присутствие духа пастор, патриотизм которого оскорбляла мысль, что спаситель Германии и дела протестантизма мог погибнуть от руки одного из немецких государей, принялся настойчиво увещевать присутствующих похоронить эти прерванные смертью слова вместе с пажом.

И вот когда Август Лейбельфинг уже свел счеты с жизнью и лежал, бездыханный, рядом со своим королем, его двоюродный брат произнес, всхлипывая:

— Теперь, после того, как сестра моя скончалась и наследование вступает в свои права, получу ли я обратно свое имя? — Он бросил вопросительный взгляд на окружающих.

Магистр Тоденус рассматривал в это время невинное лицо отважной нюрнбергской девушки, на котором запечатлелось выражение счастья. Суровым человеком овладело чувство умиления, и он решил:

— Нет, сударь, вы навсегда останетесь Лаубфингером. Ваше прежнее имя удостоится чести красоваться на могильном холме этой девушки, одаренной высокой душой, любившей до самой своей смерти славного героя. Вы же спасли высшее для вас благо — дорогую вам жизнь. Довольствуйтесь этим.

Церковь была заперта на засов, чтобы сдержать напор стекавшейся отовсюду толпы: молва о том, что здесь лежит король, быстро распространилась. Затем покойники были омыты и положены на амвоне. Тем временем рассвело. Когда церковные двери раскрылись для толпы, стремившейся туда с благоговейным нетерпением на лицах и в движениях, то оба тела лежали перед алтарем на катафалках — король повыше, паж пониже и так, что голова пажа оказалась в ногах короля. За туманным днем последовал ясный и безоблачный, и луч утреннего солнца скользил через низкое церковное окно и, озаряя лик героя, уделял частицу своего сияния кудрявой голове пажа Лейбельфинга.

МЕСТЬ ИЕЗУИТОВ

Король, войдя в комнату госпожи Ментенон, властным движением руки распахнул окно — ему всегда не хватало свежего воздуха. В комнату ворвался сырой осенний воздух, и нежная женщина поплотнее закуталась в свои одежды.

С некоторых пор Людовик XIV подолгу сидел у женщины, которая стала предметом его старческого увлечения. Часто он появлялся у нее еще до наступления вечера и оставался, пока не накрывали к ужину. И если он при этом не работал с министрами подле своей скромной подруги, которая оставалась внимательной и молчаливой слушательницей, если погода не позволяла ему совершить прогулку или выехать на охоту, если концерты слишком приедались, то нелегко было придумать, чем занимать и развлекать монарха в течение нескольких часов. Дерзкая муза Мольера, нежности и обмороки госпожи Лавальер, смелое поведение и оригинальные остроты госпожи Монтеспан и многое другое отжило свой срок и утратило для Людовика привлекательность. Король стал воздержанным, почти скромным и теперь любил проводить время с женщиной, которая любила сдержанность и полумрак.