Амулет колдуна

— А пусть они на своей шкуре испытают, каково это — находиться в непонятном состоянии, — сказала Татина в ответ на вопросительный взгляд Кана. — Проснутся и ничем не будут отличаться от остальных пустоголовых.

Кан и Павел успели освободить всех от цепей и пленники большой гурьбой столпились около подъемника. Один из мужчин дергал за веревочку и снизу доносился скрип и шум поднимающегося ветерана грузоперевозок. Пока ждали его, успели разломать стол и скамью, вооружившись ножками. Избитые, изломанные, страшно худые пленники горели жаждой свободы. На храпящих стражников никто не обращал внимания. Павел взглянул на меня: «Ну что, Кешка, если сами не можем вернуться, так хоть этих бедолаг вызволим». Я согласно подмигнул моему другу, хороший он парень, хотя и выводит иногда из себя.

Подъемник остановился перед нами, явно удивленный своим скорым возвращением и раздосадованный количеством собравшегося народа. Посовещавшись, мы решили не травмировать ветерана излишними перегрузками, а отправиться группами. На случай засады вперед выдвинулись самые крепкие и здоровые. С ними отправился самый красивый, то есть я. Мои спутники и еще трое шагнули в освобождающий механизм и величаво поплыли вниз. На этот раз подъемник насвистывал какой-то бравурный марш, вроде «Прощания славянки».

Мы спускались и на каждом этаже видели одну и ту же картину — надзиратели спали, пленники крутили. Каждый надзиратель лежал по-своему, с выдумкой, то руку на пленников у стены закинут, то ногу, а те не шевелятся — терпят наверно. Один улегся на троих, как на кровать, и дает храпака, другой наоборот — положил, как одеяло, на себя четверых пленников, видимо он любит тепло и уют. У каждого надзирателя Татина срезала мешочки, мотивы её действий ясны, поэтому никто ни о чем не спрашивал. Напряженно ожидали полного спуска. А снизу раздавались приглушенные крики…

Пока Татина срезала мешочки, другие люди останавливали пленников. Те покорно отпускали рычаги и садились на пол. Адская машина останавливалась. Остановились и люди, все также пялились бессмысленными глазами перед собой. Они не понимали, почему встали, но, похоже, им было все равно. Их освобождением от цепей решили заняться позднее.

Мы спустились и подъемник, облегченно вздохнув, вновь заскользил вверх. Татина проделала обычную процедуру с надзирателями, их тут лежало аж десять человек, а мы подошли к воротам, из-за которых раздавался крик. По пути освобожденные вооружились более серьезным оружием, подобранным у спящих надзирателей. Исполненные решимости драться до победы или умереть, бывшие пленники дожидались спуска своих товарищей. От них веяло такой энергией, такой отчаянной злостью, что мои когти сами собой стали сжиматься и разжиматься, готовые впиться в того, кто посмеет встать на пути к свежему воздуху и солнцу. Прикованные к барабану подъемника бесстрастно взирали на нас и продолжали крутить колесо.

Старик-подъемник привез оставшихся наверху, те лишь покачивали головами, удивленные увиденным. Крик за воротами затих, зато в моих ноздрях защекотало, и я чихнул — в щель под воротами пополз отвратительно пахнущий зеленый дым.

— Они запалили Костер Тревоги, — сказал человек со шрамом. — Последний раз его поджигали сорок пять лет назад, когда свежеприбывшая партия заключенных подняла бунт. Много народу тогда полегло, весть об этой бойне облетела все королевства. Максимум через сутки сюда прибудут отборные войска с приказом «убивать, не спрашивая», так что нам лучше немного поторопиться.

Все согласились с его словами и, отодвинув здоровенный засов, с боевыми кличами высыпали во двор.

— Орите погромче, может быть разбудите кого, — проворчал стоявший у костра Колун. — А лучше вернитесь обратно в Башню, и я замолвлю за вас словечко. Иначе вас наверняка убьют.

— Колун, а ты почему не спишь? — спросил Кан. — Или похлебка не по вкусу пришлась?

— Язва у меня, вот и питаюсь отдельно ото всех — миролюбиво сообшил Колун. — А ведь я сразу догадался, чьих это рук дело, старый Кан. Я тебя видел еще мальчишкой, когда мальчишкой в горы лазил орков дразнить, да птичьи гнезда разорять. Но не поверил сперва своим глазам, а оно вишь как вышло, — он обвел взглядом лежащих как попало коллег, над которыми деловито сновала Татина и горько вздохнул. Потом окликнул нашу егозу. — Красавица, умоляю — сына не трогай! Один он у меня остался, хоть и засранец, но все же родная душа!

Татина нерешительно остановилась возле казначея, вопросительно взглянула на Кана, тот согласно кивнул и снова повернулся к Колуну.

— Она не тронет его, если ты покажешь, куда направились Монд и остальные.

— Как куда? В свои города, конечно. Правда почему-то по другой дороге, на север, — Колун махнул рукой в сторону и присел около сына. — А теперь делайте, что хотите, на этот раз ваша взяла.