Амулет (Потревоженное проклятие)

— А я ничего и не объяснял! Просто сказал, что раз «Поиска» больше нет, мы с тобой решили помочь органам, пресечь, так сказать, вывоз за рубеж культурных ценностей! Нам за державу обидно!

— А раньше обидно не было? — ехидно спросил я, доставая сигарету.

— А раньше мы ничего не знали!

— И он поверил?

— Хрен его знает… Может, и поверил… — Борис пожал плечами: Ладно, завтра узнаем. Ты лучше расскажи, как себя вел этот гад?

* * *

Приехав домой, я первым делом схватил телефон, отправив искателя готовить ужин. Я уволок аппарат в комнату, сел на кровать и с замирающим сердцем набрал Катин номер…

Хотя было довольно поздно, да и я до того собирался позвонить ей только завтра утром, вернувшись от Слепцова, я вдруг почувствовал, что просто не вытерплю!

В трубке раздался длинный гудок. Один, второй, третий… Я про себя представлял, как Катя, застигнутая моим звонком на кухне, или в зале, перед телевизором, встает, поправляет кофту (Дурак, надо было спросить, дали ли у них отопление!), и идет в прихожую, к телефону. Гудки меж тем продолжались. Я уже понимал, что моей бывшей жены нет дома, но упрямо ждал и надеялся. Через пять минут я швырнул трубку на аппарат, вскочил, злой и взбешенный, а в голове моей роились самые черные мысли!

«Ушла, развлекается со своим Владимиром Петровичем! Зараза! Я тут мучаюсь, хожу по лезвию ножа, межь двух огней, а она…».

И тут же внутренний мой голос напомнил: «А чего ты злишься, чувачок? Ты ей — никто! И она тебе тоже! Развод вас развел! Все, забудь! А если хочешь все вернуть, то и начинать надо с начала — с цветов, ожиданий у поъезда, культпоходов по разным театрам и галереям…».

Я замер, обнаружив, что в бессилии кружу по комнате, с телефоном в руках. Мне стало горько и смешно одновременно. Я отложил аппарат, вышел на балкон, и сырой, холодный воздух взбодрил меня. Но тут мне на глаза попалась замаскированная фанерками мумия, я чертыхнулся, и отправился к Борису на кухню — с живым человеком все лучше, чем с умершим пять тысяч лет назад…

…Мы легли спать довольно поздно — Борис все не отходил от ящиков, разбирая предметы из курагана. Он расстелил на полу покрывало и выложил на него сперва одежду, затем украшения, потом оружие и прочие предметы, принадлежащие мумии. Получилось красиво, хотя запашок от этой бесценной рухляди поднялся тот еще…

В конце концов ближе к часу ночи я уснул, утомленный событиями сегодняшнего дня, и последнее, что я видел — ползающего на четвереньках искателя, который при свете стоящей на полу настольной лампы разглядывал находки, тихо шепча что-то про себя…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

«Днем из колодца видны звезды…»

Народная глупость

Я проснулся часа в четыре утра, рывком, словно вынырнув из какого-то темого омута. В комнате царил полумрак, тускло блестели в призрачном свете фонарей, пробивающемся сквозь щели в занавесках, сокровища, разложенные на полу. На соседней кровати похрапывал Борис, где-то далеко выла бездомная собака.

У меня бешено колотилось сердце. Что приснилось, привидилось мне, я не помнил, что именно, но это было что-то страшное, темное, злое… Я посидел на кровати, успокаиваясь, вслушиваясь в тоскливый далекиий собачий вой. «Вой собаки приносит беду!», — вспомнилась вдруг где-то вычитанная фраза, и мне опять стало страшно. И зачем я опять влез во все эти дела! «Да ты и не выходил из них!», — напомнил мне внутренний голос, я и грустно опустил голову — действительно, видимо, так уж распрядилась судьба, и мне придется идти до конца…

Я осторожно встал, стараясь не разбудить Бориса, на цыпочках, захватив одежду, вышел из комнаты, прикрыв дверь, зажег на кухне свет, оделся, поставил чайник, закурил, захлебнулся колючим табачным дымом, закашлялся.

Мне было страшно. Так страшно, как не было еще никогда в жизни. Когда мы дрались с бомжами, когда я стрелял в Судакова, когда в меня стреляли на автостоянке бандиты, даже когда вот здесь, на этой кухне, нас с Борисом напугал амулет, я так не боялся, как сейчас! Тогда, во всех этих случаях, все происходило само собой, и я был вроде щепки, втянутой в водоворот событий — волны судьбы швыряли меня, сталкивали с другими шепками, разносили в разные стороны… Сегодня я перестал быть послушной щепкой, я сам, осознано выбрал свой путь, и должен был пройти по нему до конца! И это страшило, хоть из дому беги…

Постепенно ночной морок, одурь сна отпустила меня, взвинченные нервы успокоились, да и собака за окном замолчала. Вскипел чайник, и уютный, домашний звук подпрыгивающей крышки окончательно вывел меня из оцепенения.

«Ладно!», — подумал я, заваривая чай: — «Не так страшен черт, как его малюют! Что от меня требуется? Да сущий пустяк! Прийти, передать, вовремя упасть — и все! Прорвемся! Ничего!».

Я пил чай, обжигаясь, глотал ароматную жидкость, и бормотал про себя: «Ничего! Прорвемся! Ничего…».

* * *