Амулет (Потревоженное проклятие)

Желтый свет фонарика в окошке померк, послышались удаляющиеся шаги, мелькнул последний, слабый отсвет и все погрузилось во мрак. Я остался один, и первой моей мыслью было: «Ну почему я не взял с собой наган!». Только темнота была мне ответом…

* * *

Убедившись, что Паганель ушел, и даже слабое эхо его шагов замерло где-то вдали, я решил осмотреть мою подземную темницу. Чиркнув колесиком зажигалки, осторожно, чтобы не сбить пламя, я пошел от двери вдоль стены, внимательно оглядываясь вокруг…

Я находился в квадратной комнате, шагов десять на десять, с земляным сыроватым полом и бетонным, закопченным потолком. В кирпичные стены кое-где были вбиты железные крючья, на полу в углу валялась пара насмерть сгнивших досок. Под самым потолком над дверью я увидел замазанный штукатуркой свежий шов. Все, больше в комнате ничего небыло…

Поначалу я не терял присутствие духа. Темнота не действовала на меня угнетающе — с раннего детства я был приучен спать один, без родителей и без света, да и потом, уже в школьные годы чудесные выигрывал немало мальчишеских споров, в одиночку проходя насквозь подвалы под домами или принося «цветочек» с гордского кладбища. Была у нас такая идиотская с точки зрения взрослого человека «игра» — ночью сходить к свежей могиле, и принести в подтверждение своего «подвига» бумажный цветок с венка…

Я обшарил карманы брюк, рубашки, бушлата, и обнаружил: сто тридцать восемь тысяч двести рублей, одноразовую зажигалку, пачку «Элэма», в которой оставалось две сигареты, ключи, ни один из которых даже по форме своей не подходил к замку в двери, блокнот, японскую шариковую ручку в блестящем серебристом металлическом корпусе, носовой платок и злосчатную фибулу, завернутую в бумагу. Да, не густо!

Зажав ключи в горсти, я, как смог, простучал стены моей темницы ничего, везде сплошной глухой, тупой звук.

При свете зажигалки еще раз осмотрев дверь, я пришел к весьма не утешительному выводу — свареная из пятимиллиметровых стальных листов, она могла бы выдержать прямое попадание артеллерийского снаряда.

Вдруг меня осенило: земляной пол! Конечно, можно же сделать подкоп! Правда, у меня нет ничего похожего на шанцевый инструмент, но это не так уж важно — мягкую землю можно ковырять чем угодно, хотя бы теми же ключми, если их правильно зажать в руке.

Я приступил к земляным работам. Сперва я начал копать прямо под дверью, но очень скоро выяснилось, что там в глубину уходит бетонная стена фундамента. Я проследил ее на глубине сорока сантиметров, и понял, что это бесполезно. На всякий случай, для очистки совести, я поковырялся у всех трех стен моей темницы — результат тот же! Конечно, кирпичные стены не будут ставить на мягком груньте, под них обязательно должны были подвести мощный фундамент, и будь у меня даже лопата, сомневаюсь, что мне бы удалось докопаться до основания фундамента.

Я сел на корточки, задумался, и почему-то представил, как я потом, когда выберусь отсюда (а в том, что я выберусь, я в ту минуту, не смотря на постигшую меня неудачу, не сомневался!), буду рассказывать Борису о своих попытках освободиться, и он очень уверено заявит: «Ну, старик, из твоей камеры можно было бы уйти тысячей разных способов!». И конечно, начнет предлагать свои варианты, как будто я тут, в темноте и тишине, все эти варианты не продумал, не попробывал, и не отбросил, как невыполнимые…

Что ж! Раз сделать ничего нельзя, остается ждать! Я сел на пол, закурил, и начал размышлять…

Конечно, если группа Слепцова подорвалась на мине, ФСБ обязано заинтересоваться этим подземельем. Они расчистят завалы, пройдут по всем лабиринтам, и в конце концов отыщут меня! Даже если предположить, что все, кто знал о нашей операции, погибли, есть же еще Борис, который обьяснит, подскажет, поможет! И если вдруг взять самый худший вариант — ФСБ не сможет меня найти, то Борис-то должен предпринять какие-то шаги! Вообщем, надо не раскисать, а ждать и надеется!

Я сидел и вслушивался в глухую тишину, обволакивающую меня, словно вата. Иногда, где-то очень далеко и очень тихо, напределе возможности человеческого слуха, мне мерещился отдаленный грохот. Я вслушивался, вслушивался — и понял, что это отзвуки движения поездов метро… Больше до меня не долетало ни звука. Правда, иногда в коридоре с потолка срывалась капля воды, и я каждый раз вздрагивал от этого безысходного — кап! но со временем привык, и перестал замечать.

Хуже всего было то, что у меня осталась одна сигарета и не было часов. Наградной «Роллекс» спас мне жизнь, героически «погибнув» от ножа Судакова, и лежал сейчас на холодном дне Тобола, — испугавшись, что на часах мог остаться яд, я выкинул их в реку. Моя же старенькая «Электроника» осталась дома, в ящике кухонного стола, и теперь я изнывал от безвремения почему-то мне казалось, что ждать, зная, сколько прошло времени, легче…