Читаем Амундсен полностью

И Леон, и Руал Амундсен смотрели на литературную и ораторскую деятельность с точки зрения предпринимателей. Они оказались способны учитывать национальные особенности разных стран. Для немецкого издания братья согласились приглушить хвалу в адрес Хокона VII на равнине его имени, дабы не отпугнуть тех из читателей кайзеровской Германии, кто придерживался социал-демократических взглядов. Они также пошли на переговоры с американцами о том, как лучше приспособить Руалову лекцию для требовательной публики Нового Света.

Дело в том, что американский импресарио полярного путешественника, Ли Кидик, получил тревожные сигналы из Австралии: его предупреждали, что норвежец — никуда не годный оратор.

Кидик тут же написал Леону и велел лектору нанять себе преподавателя английского. Кроме того, американец советовал полярнику воздержаться от слишком частого употребления научных терминов и побольше прибегать к юмору: «Шеклтон так и делал, что принесло весьма удовлетворительные результаты».

Брать уроки английского Руалу Амундсену не хотелось, в остальном же у него не было возражений: «Если удастся выжать из доклада что-нибудь смешное, я всегда пожалуйста. Пускай себе хохочут!» Как замечает Леон, все распоряжения из Америки делаются исключительно «в интересах лекционного турне; в отличие от Англии, они не продиктованы крохоборством или завистью».

В Англии возникли другие проблемы. Там братья приготовились к самому худшему — в частности, что англичане не признают за районом полюса название «Земля Короля Хокона VII», поскольку эта территория составляет часть Земли Короля Эдуарда VII, как ее давно нарек Шеклтон. Тут, однако, Руал Амундсен получает поддержку у немцев, на картах которых уже значится: плато Хокона VII. «Англичане скорее всего воздержатся от такого названия, что мы наблюдали и прежде. Ну да ладно. Путь, проделанный "Йоа", на английских картах тоже не указан».

Тем не менее в голове полярника зреет территориальный конфликт между продуваемой всеми ветрами равниной Хокона VII и столь же необитаемой землей его тестя Эдуарда VII (помимо всего прочего, уже скончавшегося). Леон, по своему обыкновению, запрашивает совета экспертов. Херман Гаде уже раньше согласился выверить английское произношение Руала. Теперь выясняется, что оставшийся не у дел дипломат имеет собственное мнение по поводу политических конфликтов. «Гаде считает, что в Англии тебе следует отстаивать свои права и что это произведет хорошее впечатление на Америку, а если в газетах поднимется скандал, он послужит для тебя дополнительной рекламой».

На это странствующий полководец отвечает — из швейцарского Санкт- Галл єна — одним из типичных для себя метких изречений: «Я полон решимости бороться в Англии за свои права. Тот, кто теряет права, теряет самого себя и лишается уважения и симпатии со стороны всех». Чувствуя собственную силу, норвежец прибавляет: «На Англии свет клином не сошелся. В данном случае она наверняка останется в одиночестве».

***

Леон Амундсен захотел обсудить с Херманом Гаде еще один вопрос. Известно, что 15 декабря бывшему министру иностранных дел Вильхельму Кристоферсену исполняется 80 лет и что праздновать юбилей будут на Ривьере, в Ницце. Туда, в частности, собирается с семьей брат новорожденного — дон Педро. Там необходимо присутствовать и Руалу Амундсену. По многим соображениям.

2 октября Леон излагает брату новый дерзкий, далеко идущий план: «Похоже, у фрекен Карменсии не сложилось романтических отношений ни с Нильсеном, ни с кем-либо еще, и мы с Гаде пришли к выводу, что она как нельзя лучше подходит тебе. Разве не хитро было бы начать теперь обделывать это дело? Нельзя упускать такое милое семейство и такую блестящую партию, а если б тебе удалось добиться успеха, к твоему возвращению тебя ждал бы собственный уютный дом». Гениальный ход — вполне в духе Леона Амундсена. Одним ударом Руал навсегда разрешил бы свои личные и денежные проблемы. А устроить это можно было бы за пару солнечных дней на Лазурном Берегу.

Руал Амундсен понимает, что ему действительно следует быть на юбилее. Почтить своим присутствием дона Педро всегда имело смысл и окупало себя. Руал, кажется, готов даже согласиться с рассуждениями Леона. «Пожалуй, ты прав, хотя не знаю, надолго ли я смогу задержаться в Ницце», — пишет он из Бремена 12 ноября. Леон явно ожидал большего энтузиазма. «По-моему, ты сглупишь, если не станешь ковать железо, пока горячо. Семейство тебя знает, момент теперь самый что ни на есть благоприятный, и я сомневаюсь, чтобы тебе попалась более подходящая невеста». Это весьма серьезное заявление со стороны Леона, который всегда вел себя предельно тактично и не вмешивался в личные дела брата. Сейчас в нем говорит предприниматель.

Перейти на страницу:

Все книги серии Жизнь замечательных людей

Газзаев
Газзаев

Имя Валерия Газзаева хорошо известно миллионам любителей футбола. Завершив карьеру футболиста, талантливый нападающий середины семидесятых — восьмидесятых годов связал свою дальнейшую жизнь с одной из самых трудных спортивных профессий, стал футбольным тренером. Беззаветно преданный своему делу, он смог добиться выдающихся успехов и получил широкое признание не только в нашей стране, но и за рубежом.Жизненный путь, который прошел герой книги Анатолия Житнухина, отмечен не только спортивными победами, но и горечью тяжелых поражений, драматическими поворотами в судьбе. Он предстает перед читателем как яркая и неординарная личность, как человек, верный и надежный в жизни, способный до конца отстаивать свои цели и принципы.Книга рассчитана на широкий круг читателей.

Анатолий Житнухин , Анатолий Петрович Житнухин

Биографии и Мемуары / Документальное
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование

Жизнь Михаила Пришвина, нерадивого и дерзкого ученика, изгнанного из елецкой гимназии по докладу его учителя В.В. Розанова, неуверенного в себе юноши, марксиста, угодившего в тюрьму за революционные взгляды, студента Лейпцигского университета, писателя-натуралиста и исследователя сектантства, заслужившего снисходительное внимание З.Н. Гиппиус, Д.С. Мережковского и А.А. Блока, деревенского жителя, сказавшего немало горьких слов о русской деревне и мужиках, наконец, обласканного властями орденоносца, столь же интересна и многокрасочна, сколь глубоки и многозначны его мысли о ней. Писатель посвятил свою жизнь поискам счастья, он и книги свои писал о счастье — и жизнь его не обманула.Это первая подробная биография Пришвина, написанная писателем и литературоведом Алексеем Варламовым. Автор показывает своего героя во всей сложности его характера и судьбы, снимая хрестоматийный глянец с удивительной жизни одного из крупнейших русских мыслителей XX века.

Алексей Николаевич Варламов

Биографии и Мемуары / Документальное
Валентин Серов
Валентин Серов

Широкое привлечение редких архивных документов, уникальной семейной переписки Серовых, редко цитируемых воспоминаний современников художника позволило автору создать жизнеописание одного из ярчайших мастеров Серебряного века Валентина Александровича Серова. Ученик Репина и Чистякова, Серов прославился как непревзойденный мастер глубоко психологического портрета. В своем творчестве Серов отразил и внешний блеск рубежа XIX–XX веков и нараставшие в то время социальные коллизии, приведшие страну на край пропасти. Художник создал замечательную портретную галерею всемирно известных современников – Шаляпина, Римского-Корсакова, Чехова, Дягилева, Ермоловой, Станиславского, передав таким образом их мощные творческие импульсы в грядущий век.

Аркадий Иванович Кудря , Вера Алексеевна Смирнова-Ракитина , Екатерина Михайловна Алленова , Игорь Эммануилович Грабарь , Марк Исаевич Копшицер

Биографии и Мемуары / Живопись, альбомы, иллюстрированные каталоги / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное

Похожие книги

10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное