Амур широкий

— Сядет, как клещ, сосет кровь…

— Это я сосу твою кровь?! — закричала жена Оненка, а вслед за ней поднялись самые бойкие женщины.

— Кровососы сами! Рожаем мы, с коровами возимся мы. На огородах не хотите работать — мы…

Глотов поднял руку, кое-как успокоил разошедшихся женщин.

— Вот вам ответ, Оненка, — сказал он. — Когда я тут жил, ни разу не слышал такого женского протеста. Да они и не осмеливались голос подать. Теперь колхоз, они сами трудятся, сами деньги получают и не так зависимы от вас, как было раньше. Нет, женщины не ниже мужчин и равноправие они получат. Мы будем выдвигать их на руководящие посты.

— Чего зря спорить, — высказался Пиапон. — В нашей школе второй уже человек учителем работает, и обе — женщины. Мы у них учимся, потому что они умнее нас.

Каролина Федоровна почувствовала, как разгорелись щеки, и пригнулась ниже. Она не заметила подсевшего к ней Кирку.

— Здравствуй, Кара, — прошептал Кирка. — Хвалят тебя.

— Здравствуй, Кирка, — Каролина взглянула на молодого фельдшера и застыдилась еще пуще.

— А как ты думаешь о равноправии граждан СССР независимо от национальности, расы, вероисповедания? — продолжал Глотов, обращаясь к Оненка. — Ты был до Октябрьской революции равноправным, например, с русскими? Почему Александр Салов, Феофан Ворошилин считали себя выше?

— Они богатые были, торговцы они были.

— Воротин, как думаешь, ставит себя выше? Он ведь торговец тоже.

— Он советский торговец.

— Так. Прежние торговцы ставили тебя ниже потому, что богатыми были, а Воротин не ставит, потому что живет в советское время…

— Кирка, ты в Нярги остаешься работать? — спросила Каролина.

— Не знаю, не решил еще.

Секретарь райкома продолжал беседу, отвечал на вопросы, своими вопросами пытался вызвать активность слушателей, предлагал высказаться по отдельным статьям, спрашивал, есть ли у кого дополнения к новой Конституции. Нет, дополнений не было, обсуждаемый закон по всем статьям подходил охотникам, Конституция оберегала их честь, совесть и давала такие права, о которых они и не смели мечтать в прошлом. Дополнений пока не было.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Молодые руководители района не забывали своей студенческой традиции, вместе отмечали праздники, по вечерам собирались у Богдана побеседовать, поделиться новостями. Правда, собраться им всем удавалось теперь редко, потому что кто-нибудь обязательно находился в командировке.

В этот вечер бывшие ленинградцы наконец собрались все вместе. Гэнгиэ с Идари приготовили пельмени из осетрины.

— Люда, это варвары, — возмущался Михаил. — Смотри, на что они переводят осетрину. На пельмени! Пельмени надо готовить из менее ценной рыбы, а осетрину — только на талу. Верно говорю?

— Миша, в чужой монастырь не лезь со своим уставом, — засмеялась Людмила Константиновна.

— Да, да, еще с интегралсоюзовским! — подхватил Саша.

— Началось, никогда серьезно не поговоришь с ними, — пожаловалась Гэнгиэ Идари.

— Хорошо это, — улыбнулась Идари, — смотрю на них на всех, не налюбуюсь, такие все необыкновенные, то ли дети нанай, то ли откуда-то со стороны приехавшие. Такие красивые, умные. Большие дянгианы, а шутят, смеются, как дети.

— Они еще успеют обюрократиться, — засмеялся Богдан. — Пока молоды, пусть веселятся. Люда, ты талы хочешь?

— Хочу.

— Так, так. Раз хочу, в другой раз не хочу, — прищурился Яков. — Это о чем говорит? Михаил, спорю на то же, на что поспорил ты однажды в Ленинграде, — на любимую рубашку с галстуком.

— Ты о чем, Яша? — удивился Саша.

— О том. Если через полгода не появится наследник у Михаила, отдаю ему рубашку с галстуком.

— Ох, какой догадливый… — начал было Михаил, но Саша не дал ему договорить, обнял его за шею.

— Веселые люди, без водки пьяные, — смеялась Идари.

— Хватит вам, задушите его, ребенок без отца останется, — толкая в бок Сашу и Якова, говорила Людмила. — Оставьте его, я выдам другую тайну. Гэнгиэ с Богданом тоже ждут второго, на этот раз — дочь.

— Эх, Богдан, по этому поводу выпить бы неплохо, — проговорил Михаил.

— В этом доме пьют только по праздникам, — ответил Богдан.

— Ну вот, бюрократ налицо! — радостно подпрыгнул на стуле Яков.

— Чего обижаешь их, водки жалко? — прошептала Идари на ухо сыну.

Богдан громко засмеялся.

— Мама, они кого угодно уговорят, но только не меня. Размягчили они твое сердце? Это они могут. Ну-ка, хватит, комедианты, пельмени остыли.

— В Ленинграде он был не таким, — сказал Саша. — А тут? Власть развращает личность…

Яков с Людмилой и Гэнгиэ с Богданом смеялись, а Идари никак не могла взять в толк, над чем и почему они смеются, когда двое за столом обижены. Она тихо поднялась и пошла за перегородку за водкой, которую приготовила для Поты. Принесла она бутылку, поставила на стол и сказала при общем удивленном молчании:

— Из-за водки не ссорьтесь, дети, не стоит она этого.

— Никто не ссорится, — пробормотала Гэнгиэ.

— Не маленькая, вижу. Михаил и Саша…

Теперь уже засмеялись все враз. Богдан обнял мать, но ничего не мог проговорить из-за душившего его смеха.

— Артисты они… ха-ха-ха…

— Бессовестные, выклянчили…

Михаил раскупорил бутылку, разлил в принесенные хозяйкой стаканы.