Амур широкий

— Его обвиняют, что он выступал против советской власти, агитировал против колхозов, шаманил, когда воспрещали ему шаманить, и деньги брал за это.

— Значит, он враг народа?

— Враг советской власти, колхозного строя.

— Не выполню я государственный план, меня тоже назовешь врагом колхозного строя?

— Не преувеличивай, — строго проговорил Глотов. — Где враг, где не враг — разберемся. В тебе жалость к старику заговорила, а жалеть шамана не стоит, хотя он твой родственник. Идеологическая борьба продолжается, он по ту сторону баррикады находился.

«Долго воевать придется, — подумал Пиапон. — И без великого шамана люди справляют касаны. В этой войне одним ударом не сокрушишь врага».

Пиапон искренне жалел старого шамана, дядю своего, он верил с юношеских лег в его шаманскую силу, а то, что привито в молодости, известно, трудно отсечь в старости. Когда комсомольцы объявили войну шаманам, он поддержал их, потому что считал мелких шаманов лгунами, верил он только великому шаману. Грустно стало Пиапону, хотелось ему сесть в оморочку и уехать куда-нибудь, чтобы в одиночестве поразмышлять о жизни, правильно ли он прожил ее, по совести ли. Против совести он никогда не шел, все делал по велению сердца. Разве его вина, что он верит великому шаману?

— Этот Дубский плохой человек, — сказал Пиапон. — Очень плохой. Ему нельзя доверять важное дело.

— Ему в крае доверяют, мы тоже должны доверять.

— Он к хорошему не приведет.

— Мы не можем ему указывать, он действует по приказу своего начальства. Если он преступит закон, тогда мы можем его остановить, приструнить.

— Плохой человек, — повторил Пиапон.

Он следил за одинокой лодкой, медленно подъезжавшей к ним. На корме сидел Токто, жена с невесткой гребли. «Что-то случилось, — подумал Пиапон. — Не может Токто в такое горячее время ездить без дела. Не такой он».

Токто, заметив старых приятелей; пристал. Он тяжело поднялся, вышел на берег.

— Что с тобой? — одновременно спросили Глотов и Пиапон.

— Рыбачить лень, еду погостить в Нярги, — улыбнулся Токто. Он сел рядом с Глотовым, закурил.

— Ты болеешь, похудел сильно, — сказал Глотов.

— Кто его знает. Вроде болею, все за мной ухаживают, глаз не спускают. Такое внимание — противно. Хоть в гроб ложись. Сейчас вот Пота с Идари насильно посадили в лодку и заставили ехать в Нярги к доктору.

— Что болит?

— Кто его знает. Живот, а в животе и желудок есть, и кишки, сам знаешь. Никогда я ничем не болел и не знаю, что у меня болит. Заставили ехать. Хотели в Комсомольск на пароходе отправить, отказался я, шибко далеко, да и доктор там нехороший, лекарствами не лечит, только ножом режет.

— Когда лекарства не помогают, нож помощник.

— Не хочу с поротым животом ходить.

— Эх, Токто, тебя не переделаешь, — вздохнул Глотов. — Человек для того рождается, чтобы жить, и как можно дольше жить. Всякие операции выдерживает. Слышал, вставляют трубку, чтобы человек через нее питался.

— Через трубку? Как вкус еды тогда чувствовать?

— Этого я не знаю.

— Если не знаешь, Кунгас, не болтай языком, — сердито проговорил Токто. — Зачем мне такая жизнь, если я вкуса пищи не смогу почувствовать, не смогу своими зубами грызть мясо, есть талу? Зачем? Это позор, это насмешка над человеком.

— Жизнь дорога…

— Это собачья жизнь, даже хуже. Сам дорожи ею.

«Ишь, распалился, — с усмешкой подумал Пиапон, — ему и ругать можно секретаря райкома, покрикивать, кличку старую вспомнить. Он никто, от него ничего не требуют, не вызывают на бюро райкома». Токто резко поднялся на ноги.

— Ты куда? — спросил Пиапон.

— Обратно, на рыбалку. Не надо мне докторов…

— К доктору не хочешь? — спросил Глотов. — Пойдешь к шаману?

— В жизни не верил ни одному шаману, даже великому шаману не верил, умирать буду — не позову.

— Токто, садись, покурим, — предложил Пиапон. — Ты чего так? Мы ведь старые друзья, а по-дружески так и не поговорили. Садись, может, в последний раз так втроем сидим. Кто знает, что будет со мной к вечеру или завтра утром?

Токто сделал было шаг к лодке, но остановился, постоял в задумчивости и сел на прежнее место.

— Поезжай в Нярги, тебя осмотрит мой племянник, первый нанайский доктор.

— Разгорячился я, совсем забыл о нем.

— Злой ты стал, Токто, — сказал Глотов.

— Ты и зайца разозлишь своей трубкой.

«Он сильно болен», — подумал Пиапон и умело перевел разговор. Вскоре Токто успокоился. Глотов рассказал о районных новостях. Пиапон поделился зимними планами.

— Наши нынче впервые собираются на Симине рыбачить. Совсем осмелели, — сообщил Токто, — не боятся хозяина Симина, злого Ходжер-аму. Говорят, хозяин Симина не сможет их оставить голодными, как бывало прежде, теперь колхоз.

Глотов засобирался, ему надо было ехать вверх, и он предложил Токто ехать в Нярги на катере, а лодку взять на буксир. Токто согласился. Когда отъехали от берега, он сказал: