Амур широкий

— Что болит? — спросил он.

— Все болит: душа, сердце, голова. Скоро умру, жить не хочется. Зачем жить? Ничего у меня не осталось. Колхоз сыновей отобрал, комсомол — молодую жену… лошадь одну себе оставил, подохла.

«С этой лошадью умерла твоя мечта о богатстве, — подумал Пиапон. — Теперь ты на всех обижен».

— Скоро умру, не хороните меня, обрушьте на меня эту фанзу, тут и будет моя могила.

— Так хоронят прокаженных.

— Я для вас хуже прокаженного, думаете, я не знаю, о чем вы говорите там, в новом своем селе. Все знаю, все слышу, на расстоянии я стал теперь слышать. — Полокто сел, лихорадочно горевшими глазами уставился на брата. — Почему меня все время обижают? Тебя не обижают, а меня всю жизнь обижают. Ты был партизаном, я тоже был партизаном. Вот, гляди, зубы выбиты, рот разодран, это ранили на войне.

Пиапон удивленно смотрел на брата, пытаясь понять, всерьез тот говорит или бредит. Все в Нярги знали, что Полокто эту рану получил от нагайки колчаковца. Он перевозил белогвардейский груз и никогда не был партизаном.

— Я берданку еще отдал партизанам, порохом поделился. Вот. Тебе давали партизанский паек, а мне отказали. Тебя в большевики приняли, а меня не приняли. Тебе хорошо, придет этот коммунизм, ты в магазинах все даром, без денег брать будешь.

«Он бредит», — решил Пиапон.

— Тебе всюду почет, а мне что?

— Может, переедешь к детям, к внукам, они очень просят, — промолвил Пиапон.

— У меня нет сыновей, внуки есть, сыновей нет.

— Зачем ты позвал меня?

— Ты слышал, что я сказал? Позвал, чтобы это ты слышал. Все. Можешь вернуться в свое новое село.

С тяжелым сердцем возвратился Пиапон, встретившему его Ойте сказал:

— Отец твой обижен на весь белый свет и всех ненавидит. …В конторе стояло веселое оживление, и было так накурено, что через синий дым еле проглядывался дальний собеседник.

— Дед, самолет прилетает, — раздался из синевы голос Кирки. — Завтра. Если погода не помешает.

— Какой самолет? — устало спросил Пиапон, усаживаясь на свое место. — Да, да, вспомнил.

Кирилл Тумали после трагической смерти жены года полтора ходил в холостяках, потом привез из села Бельга молоденькую красавицу жену. Когда она забеременела, Кирилл отказался от охоты, чтобы всегда находиться рядом с ней. Он очень беспокоился за нее. Опытные многодетные женщины, глядя на большой живот роженицы, качали головами. Встревоженный Кирилл сам попросил Кирку обследовать жену.

— Радуйся, Кирилл, двойня, — сказал Кирка после обследования. — Трудные будут роды, я не принимал еще таких. Надо опытных акушеров.

Но где поблизости зимой разыщешь опытных акушеров? Только в Комсомольске. А как везти беременную по тряской торосистой дороге, выдержит ли она? Тогда Кирка обратился за помощью в райздрав, а те в крайздрав, и там решили вывозить роженицу в Хабаровск на самолете.

— Кирилл беспокоится, сам собирается лететь с женой, но его не возьмут, — продолжал Кирка.

— Дед, ты был на той стороне, — спросил Хорхой. — Как он?

— Плохо, очень болен, с головой плохо.

— Он даже не порадуется за внуков, сегодня им деньги будут выдавать.

— Не им, а матерям, — поправил Шатохин.

— Им, если бы не было их, и матери не получили б эти пособия.

Пиапон усмехнулся, вспомнив разговор об этих пособиях. В Нярги никто не верил, что женщинам будут выдавать такие крупные суммы.

— На что им такие деньги? Они удовольствие получили, им еще и деньги, — говорили мужчины.

— Вам бы хоть раз родить да грудью вскормить, почувствовали бы, какое это удовольствие, — возражали женщины.

— Да не получите вы никаких денег, враки это.

Выдавать пособия по многодетности решили в школе, потому что присутствовать на этих торжествах желало чуть ли не все село. Короткое вступительное слово сказал инструктор райисполкома. Он упомянул о прежней жизни нанайских женщин, в каких условиях они рожали, о смертности детей, рассказал о том внимании, какое советское правительство обращает на многодетных матерей. Потом начали вызывать к столу виновниц торжества.

— Заксор Несульта, мать семерых детей. Две тысячи рублей единовременного пособия.

Несульта, жена Гары, боязливо, точно по тонкому льду, шла к столу президиума.

— Беги, чего ты так, — подталкивали ее. — За деньгами идешь. Смелее.

Она подошла к столу, приняла толстую пачку денег, прижала к груди. Все Захлопали в ладоши.

— Такие деньги за год не заработаешь. А мы не верили.

После Несульты три тысячи рублей получила Мида, жена Ойты. Последней вручали жене Оненка, которая вырастила десять детей.

— Пять тысяч! Эй, Оненка, ты сам никогда не зарабатывал столько денег.

— Как не зарабатывал? Это же мои деньги, разве она могла бы родить детей без моей помощи. Пусть-ка попробует!

— Правильно, половина твоя!

Жена Оненка, бойкая старушка, которая на одно слово мужа отвечала сразу десятью, теперь лишилась языка. Она стояла возле покрытого кумачом стола, и слезы бежали по ее морщинистым щекам. Концом платка она вытерла щеки, нос.