Амурские ребята

— Подбирайте падаль-то, подбирайте! — крикнул Остап солдатам.

Горячая пуля ударила ему в грудь. Он с размаху упал, сломав при падении свою деревянную ногу. Он ушибся, но не чувствовал боли. Все тело его словно онемело. Старый боцман лежал, глядя в окно на вечернее небо, и пламя, как ядовитая змея, подбиралось уже к нему по полу и лизало сапог. Дядя Остап не мог подняться. Алые полосы заката исчезли. Небо в окне почернело. Густой, черный дым закрыл окно, словно занавеской.

— Все одно... погодите... скоро... пришлет нам помощь товарищ Ленин... — с трудом сказал Остап.

Все потемнело у него в глазах, все заволокло дымом...

* * *

Когда Глаша подошла к домику, совсем стемнело. На небо вышла луна. Глаша увидела обгорелые, еще дымящиеся развалины. Снег вокруг стаял, и широкой круглой плешью чернела липкая, мокрая земля.

Из соседнего палисадника выбежала собака, села на снег и, подняв морду к луне, завыла.

«Уйти, — подумала Глаша. — Уйти скорей, найти Павку. А вдруг Павку тоже забрали?»

«Пойду в тайгу», решила она.

Глава седьмая ЧОРТОВО БОЛОТО

Морозный ветер бился в маленькие окошки ползала. На дворе стояла лунная ночь. Павка совсем окоченел, а укрыться было нечем. Он сидел в углу на каменном полу, прислонившись к сырой, холодной стене, и боялся пошевельнуться. Лунный свет проникал в подвал, освещая сводчатый потолок, клочья паутины в углах, каменные плиты и черные дыры крысиных нор.

Крысы затеяли возню, подняли визг. Павке стало страшно. «Хоть бы кто-нибудь пришел, — подумал он, — даже часовой, даже следователь... хотя следователь станет допрашивать и пытать...»

Ведь Митроша рассказывал, что арестованных всегда вызывает следователь ночью, угощает папиросами, а потом пугает револьвером и дерется. Нет, лучше следователя не надо. А где теперь Митроша? Наверное, где-нибудь рядом, в другом подвале, таком же мрачном и холодном. А может — он уже убежал? Ведь когда Павка бывало спрашивал: «А если тебя поймают и посадят в тюрьму, ты что будешь делать?» — Митроша всегда весело отвечал:

— Убегу!

Но отсюда, из подвала, разве убежишь? Отсюда даже Митроша не убежит! Стекла забраны решетками, на толстой дубовой двери висит тяжелый замок, дом и двор сторожат японские солдаты.

Ноги у Павки онемели. Он встал и прихрамывая прошелся по подвалу. Пол был холодный, как лед. Ни звука не было слышно, ни шагов, ни говора, ни уличного шума. Павка подошел к зарешеченному окошку, но никого не увидел: горожане боялись проходить мимо страшного дома. Снег искрился на улице в лунном свете.

Вдруг за дверью, на лестнице, послышались шаги. Звонко стукнул приклад винтовки о камень. Ключ повернулся в замке. Дверь распахнулась. «К следователю! — подумал Павка. — Ну, будь, что будет!»

На пороге стоял молодой японский солдат в белых гетрах. В левой руке у него была винтовка, в правой — чадящая коптилка. Жестом он приказал Павке выйти из подвала.

Павка поднялся за солдатом по скользким каменным ступеням. Они прошли темную кухню с развороченной плитой, тускло освещенные сени, в которых японский часовой дремал, сидя на табуретке, прошли большую залу с высокими окнами, через которые на пол ложился жирными, масляными пятнами лунный свет.

Перед тяжелою резною дверью солдат остановился и постучал. Получив ответ, он с трудом отворил дверь и пропустил вперед Павку.

Свет брызнул Павке навстречу. Он зажмурился. Когда он снова открыл глаза, он увидел себя в небольшой комнате с очень высоким незавешенным окном. За окном виднелись сонные улицы города, дома, скованная льдом река.

Посреди комнаты стоял письменный стол, похожий на ящик. На столе в бронзовых подсвечниках горело много свечей. Стояла такая тишина, что было слышно, как потрескивают горящие свечи.

Павке показалось, что в комнате, кроме него, никого нет. Но за огромным столом сидел маленький человечек и читал газету. Павке видна была только его голова — с очень черными, очень жесткими волосами, похожими на щетку. «Кто ж это такой? Неужели сам майор Кимура, о котором столько страшного рассказывают в городе?» подумал Павка.

Человечек отложил в сторону газету, поднял голову с оттопыренными ушами и взглянул на Павку острыми, как буравчики, раскосыми глазками.

Павка сразу узнал эти глазки.

Да ведь это старый знакомый Павки, парикмахер Никашка!

— Подойди сюда, молодой человек, — сказал Никашка скрипучим голосом, но довольно миролюбиво. — Подойди, подойди, не бойся, — повторил он, выдавливая на своем лице гримасу, которая должна была сойти за улыбку.

«Ишь ты, говорит чисто по-русски, — удивился Павка. — А раньше все бывало — «харабрая матроса» да «ваша капитана». Выучился? А может — притворялся?»

Павка подошел и стал около стола.

Одна из свечей начала чадить, и Никашка, привстав, двумя пальцами задавил ее, как давят муху. Оттопыренные уши его вдруг задвигались. Не садясь, он пододвинул к Павке листок, лежавший перед ним на столе.

— Это что, по-вашему? — спросил он Павку, и уши его приподнялись, а глаза из косых стали круглыми, как у совы.