Амурские версты

Новостей в 13-м батальоне много. После отъезда генерал-губернатора в низовья стали прибывать отставшие роты. Пришла рота Коровина, за ней — Прещепенко. Всем батальоном на строительство навалились. Казармы и другие постройки стали расти прямо на глазах. Людно и шумно, зато и веселее стало в лагере. Орлан теперь не кружит над рекой, а улетает куда-то далеко.

28 июня, возвращаясь из Николаевска, прибыл в Хабаровку генерал-губернатор. Заведующий путевой канцелярией Карпов обошел весь лагерь и подробно записал, что сделано, что начато и, кажется, остался доволен.

После того как он поднялся на пароход, генерал-губернатор вызвал к себе в каюту капитана Дьяченко и приказал ему послать одну роту к мысу Джай, что в тридцати пяти верстах выше Мариинска, и заложить там город Софийск. Этой же роте по пути надлежало установить почтовые станки от Хабаровки до реки Горин, оставив в каждом по нескольку солдат.

— Еще одну роту, — продолжал Муравьев, — отправьте на Уссури. Она должна до зимы, в добавление к уже имеющейся станице Казакевичевой, поставить на Амурской протоке станицу Корсакову. Далее, за станицей Казакевичевой, на правом берегу Уссури — Невельскую, а за ней, — Муравьев сделал многозначительную паузу, потом, чему-то усмехнувшись, сказал: — Нет, еще рановато… Так вот, за ней, ниже устья реки Кия рота заложит станицу номер четыре…

Обычно находчивый на слова Дьяченко при других обстоятельствах попытался бы доказать, что в первый год, до того, как будут возведены зимние квартиры, не стоило бы распылять батальон. Но сейчас он молчаливо согласился.

Прошла неделя с того дня. Завтра две роты, недолго поработав в Хабаровке, опять оставят батальон.

Козловский вел свою роту на Уссури. Встретил он это назначение с радостью. Опять придется плыть в новые неведомые места. Пусть не к океану еще, но там, на Уссури, по рассказам, все необычно: и лес, и звери, и земля.

Строить Софийск уходила рота Прещепенко.

— По мне лучше бы в Шилкинский завод или в Иркутск, — сказал он. — Да уж ладно, построю вам город…

В роту Прещепенко и стал проситься Игнат. И напросился-таки. Поручик Прещепенко его хорошо помнил.

— Это балалаечник, что ли, которого я из воды вытянул? — спросил он у капитана Дьяченко. — Ну, коли тот, пусть идет. Хотя он и растяпа, с обрыва свалился, зато на балалайке хорошо играет. А нерасторопность я из него выбью.

Сейчас, когда отъезд Игната дело решенное, и радовались его приятели и переживали. Сдружились они с парнем. И самому Игнату жаль расставаться с ротой, куда прибыл он неотесанным рекрутом, а теперь обвыкся, втянулся в солдатскую службу. Поздней осенью стукнет два года, как пришел в первую роту Игнат. У поручика Прещепенко служить потрудней. Он и наорет, и оплеуху может отвесить, и унтера у него крикливые да драчливые. Однако ради встречи с Глашей Игнат готов стерпеть все. Лишь бы разыскать ее, лишь бы жить рядом.

— Эх-ха! — громко вздыхает Леший. — А мне бы, братцы, Дуняшу еще раз увидеть. Мой это малец у нее, мой!

О казачке Дуняше уже немало было переговорено. Степенный Кузьма Михайлу корил, Игнат поддерживал Лешего:

— Да ведь мужик у нее неспособный. А теперь в доме ребенок. Значит, полная семья.

Упрекая Лешего, Кузьма сам думал о вдовой казачке, что осталась в станице Кумарской с двумя ребятишками. Вспоминая ее, Кузьма украдкой от друзей вздыхал. Жил бы рядом, помогал бы, чем мог. Сена накосил бы, дровишек заготовил. А там скоро в бессрочный отпуск. Остался бы в Кумаре.

На следующий день уходили вторая и четвертая роты. Думали отправиться с утра, да не успели. Что-то не было погружено, что-то недоделано на баржах. Наконец к полудню отчалили баржи роты Козловского. Им до первой остановки, места, выбранного для станицы Корсаковой, плыть не так уж далеко, хотя и против течения. Там высадится часть роты, остальные же пойдут за станицу Казакевичеву, в места малоизвестные.

— Где-то там сейчас странствует неугомонный Михаил Иванович Венюков, — сказал, прощаясь, батальонный командир Козловскому. — Встретитесь, поклон ему от меня!

— Обязательно, Яков Васильевич! — заверил поручик.

— А я выберу время, побываю у вас.

— Приезжайте на медвежатину. Там, говорят, медведей уйма!

Прещепенко, как отчалили, приказал Тюменцеву играть плясовую. Игнат уселся на борту и ударил по струнам. Заиграл он забайкальского «Голубца», сам же себе подпевая: «Хай, люли, голубец!..»

На берегу его провожали Кузьма и Михайло.

— Э-гей! Игнат! Найдешь свою милашу, про нас не забывай! — крикнул Леший.

Игнат вскочил на ноги и, вытренькивая «Барыню», пустился в пляс:

     Эх, Глашенька моя,
     Сударыня ты моя!

Надеялся солдат, крепко надеялся, что встретит, не может он не встретить свою Глашу…

Вскоре появился в Хабаровке и первый купец.

Сначала на большом баркасе с товарами приплыл разговорчивый приказчик. Сам купец где-то отстал в пути. Прослышав, что в амурских станицах ценятся кошки, он на Шилке загрузил трюм одной баржи кошками и котами.