Амурский Путь

— Послушай… — Дурной набрался наглости и подошел к мытарю. — А тебе знаком этот… Прончищев?

Тот испепелил Большака ненавидящим взглядом, повел плечом, обожженным плетью… но не утерпел:

— А то! Знаком! Он послом к свеям ездил, мир заключать. Оттель и стал думным.

Посол! Наверное, при приказе состоит! Вот фортануло!

«Еще не фортануло, — осадил он сам себя. — Не с твоим везением, Сашко…».

Дело шло к вечеру. И к большим разборкам у Таганских ворот. Но, как говорят подлые американцы, в последний момент внезапно появилась кавалерия! Причем, буквально!

Сначала в воротах возникли ангелы! Молодые, статные витязи на роскошных арабских лошадях. Витязи сияли парчой и яркой шнуровкой кафтанов, из-под которых щеголевато выглядывали дорогие меха. Витязи упирались красными яловыми сапожками в узорчатые стремена. А сбруя их чудесных лошадей была богата на литье и прочие украшения.

Пара десятков горделивых красавцев оттеснила от ворот засмущавшихся стрельцов, и тут по дощатому накату, почти лишенному снега, гадко проскрипел большой крытый санный возок, запряженный тройкой вороных. Из потолка возка торчала махонькая железная труба, которая густо дымила.

— Паровоз? — Дурной едва не сел на землю от потрясения.

Возок неспешно подъехал к чернорусской «делегации». «Ангелы» окружили его со всех сторон, и лишь после того дверца распахнулась: вместе с клубом пара наружу вывалился Иван Афанасьевич Прончищев. Подмигнул Дурнову и оборотился к возку. Даже руку протянул, предлагая помощь… Какое-то время внутри ничего не происходило, а потом из темноты проявилась голова. Невзрачный сморщенный старик с жидкой бородой, которую явно пытались облагородить всеми силами, подслеповато щурясь, глянул на протянутую руку думного дворянина, но вылезать не пожелал.

— Энти, что ли? — острый конец посоха нацелился на Дурнова и его измученных настороженных людей.

— Да, Василий Семенович! — улыбнулся тот.

Старик уже с хитрым прищуром осмотрел пришлых. Скривился, как от кислого. Зашамкал явно малозубым ртом.

— Мда… Ну, кажи бумаги.

Прончищев подскочил к Дурнову (не подобострастно, но ретиво), выхватил у него пачку листов и подал старикашке. В четыре глаза принялись их изучать.

— Аще — от Шереметева Большева… — еле расслышал Дурной.

— Ты старшой? — посох снова змеей нацелился на беглеца из будущего. Тот кивнул. — О животах своих радеете? — снова кивок, хоть, и с заминкой. — Тогда полезай в возок. А иные пущай следом едут!

— Подождите! — Дурной чувствовал, что его пробивает пот. Быстро одумался и поклонился пониже. — Пресветлый боярин! Но… скажи, хоть, кто ты?

— Ты чего? — с улыбкой воскликнул дворянин. — Это же Василий Семенович Волынский! Боярин и первый судья!

«Первый судья — так начальники приказов назывались — всплыло в голове Дурнова. — Ну, на большее нам рассчитывать и не приходится».

Однако не удержался и спросил:

— А куда нас?

— Ишь трясёшеся! — старик мелко захихикал, запрокинув голову, но вдруг застыл, как от боли. — Твоих на монастырский двор покуда определим. Так тобе ладно? А тебя — ко мне. Или полезай… Или пшел вон!

Дурной махнул своим: следуйте, мол, указаниям — и стрелой ринулся в возок.

Внутри было тепло и душно. Подле старичка Волынского сидел дюжий детина, который часто подкладывал угольки в небольшую печку (вот почему сверху труба торчала!). Глядя на пудовые кулаки мужика, Дурной сомневался, что тот служит боярину только истопником. Рядом с самим Большаком уселся Прончищев — довольный и улыбающийся.

— Ежели вскроется, что ты Ваньке про вас кривду наплел — сгною, — сказал меж тем сухо старичок, и такой стужей от его слов повеяло, что Дурнова мороз по спине продрал.

Молча он отвернулся к оконцу. С той стороны возка, где не было двери, на стенке имелось настоящее слюдяное окошечко! Сквозь пластину пробивался свет, но рассмотреть ничего не удавалось.

«Я сейчас еду по Москве XVII века! — взгрустнулось ему. — И ничегошеньки не видно!».

— Боярин Василий Семенович! — заговорил он, чтобы разбить тягучую тишину. — А когда вы сказали, что отвезете меня к себе, вы говорили про свой дом или про Посольский приказ?

— Эвон! — старик снова оживился и начал корчить гримасы. — А с чего это ты удумал про Посольский приказ?

— Ну, — Дурной замешкался. — Мне сказали, что Иван Афанасьевич служит послом. А вас он назвал первым судьей. Вот я и решил, что вы его начальник, глава Посольского приказа.

— Не дурак… Навродь. Токма ошибся ты, иноземец. Я — судья Разбойного приказа.

И Волынский заливисто захохотал.

Глава 58

— Глянь, Ванька, како в лике поменяшеся! — боярин аж зажмурился от радости. — Бледен стал! А ну, признавайся, Сашко — вор ты и душегубец?!

А Дурной и впрямь побледнел. Он ничего не понимал, и в душе кипела ярость — извечная его беда. Неужели облом? Столько усилий… Большак впился руками в бортик сидения — аж костяшки побелели.

— Душегубец, боярин… Куда ж без этого в Темноводье. Тебе б нашу чашу испить — я бы на тебя посмотрел.

Гигант-истопник сразу почувствовал нехорошие нотки в голосе «гостя» и всей массой развернулся к испещренному шрамами чужаку.