Амурский Путь

А Дурной и рад, ибо глаза его уже слипались, и сил никаких не оставалось. Доволокся он до лавки, рухнул на тонкую подстилку… а среди ночи вскинулся от воплей и криков. Горница его выходила прямо на двор, недалеко от ворот, видимо, там и ругались. Голоса злые мешались с конским ржанием и стуком. Окно в комнате, по случаю зимы было наглухо забито, так что Дурной юркнул за дверь, спустился по лестнице в какой-то хозяйственный «отдел» и нащупал уже дверь входную.

Во дворе бегали люди с факелами. У ворот стояли более десятка мужчин, поблескивая металлом оружия. За воротами тоже кто-то толпился, колотил в ворота и требовал их открыть. Большак нашел взглядом широкую тетку, которая стояла неподалеку и с живым интересом следила за перебранкой.

— Что случилось-то? — поинтересовался у нее Дурной. — Может, помочь надо?

— Да ни! — отмахнулась толстуха. — То дела боярские. Видать, высокородные повздорили. Чтой-то требуют…

— А не ворвутся… те?

Тетка фыркнула.

— Не таковский наш боярин, чтоб до его собственного подворья кто добрался. Рази что рынды царския. Так то не вони… Ты бы шел спать, барин. Ночь холодна выдалась!

И Дурной не стал спорить.

Проснулся он сильно засветло. Вокруг, за стенками слышалась возня и копошня — дворня вовсю обслуживала госпОду. А госпОда дрыхла едва не до полудня… Видимо, Москва заразила этим и Дурнова.

Позвали его лишь на завтрак, который в приличном обществе называют обедом.

— Слыхал-то шумели ночью? — хитро спросил Волынский, старательно жуя пышные свежие пирожки. — То по твою душу приходили.

— Как по мою? — Большак аж поперхнулся с полным ртом каши.

— А вон так, — развел руками боярин. — Мож, ты ведаешь? Прийшли, аки тати, посередь ночи. О трех санях, да с сабельками. Едва ворота не порушили — так тебя хотели.

— Воры? — Дурной всё еще не мог прийти в себя.

Василий Семенович тонко захихикал.

— Воры? На Москве? Да на меня? Экий ты дикой, Сашко. Не… Сибирского приказу то были людишки.

«Нормальный ход! — беглец из будущего, наконец, проглотил ком каши, ставшей колом в горле. — В столице посреди ночи государственные министерства устраивают разборки? И из-за меня?!».

— Ну, прознать про то, что с ворот Таганских тебя я забрал — нетрудно. Только откель они вообще про вас ведают? Имечко твое ведь орали. И дары вернуть требовали.

Дурной вспомнил, как врал в Тобольске про гонцов, что вперед послал. Но ведь врал же!

Говорить об этом боярину смысла не имело, так что он спросил про иное:

— А это нормально у вас: ночью в дом главы приказа вламываться? Или это им царь приказал?

— По государевой воле другие люди приходют… — лукавая радость стекла с лица старика. — Покуда Бог миловал. Эти… ночные, может, так нагло прийти и не решились. Да с ими глава приказу Сибирского был. Сам Стрешнев. Не поленился…

— Стрешнев?!

Глава 59

Дурной не успел удивиться, что фамилия ему знакома, как сразу вспомнил, откуда ее знает. Снова вспомнился опасно-гостеприимный Тобольск, пир… И товарищ воеводы Иван Стрешнев… который убеждал его в Москве идти не в Посольский, а в Сибирский приказ. И эти — из Сибирского…

— Иван Стрешнев?

— Почто Иван? — удивился Волынский. — Родион Матвеевич, окольничий царский.

Большак утер со лба испарину.

«Уже всякую чушь думать начал… Будто, можно вперед нас до Москвы добраться, да еще карьеру при царе сделать и стать судьей приказа… Не отоспался ты еще, Санечка, не варит твой котелок».

Вообще, он старался не трепаться на скользкие темы с малознакомыми людьми (любая информация может чего-то стоить… да и опасно в этом мире откровенничать), но теперь Дурной кратко рассказал Волныскому о том, как разводили его в Тобольске. И как потом настойчиво посылали именно в Сибирский приказ.

— Видать, эти два Стрешневых — родичи, — закончил он. — И тот предупредил этого о нашем… посольстве.

Старый боярин долго молчал, прижав посох к плечу. Есть он уже расхотел.

— Ох, напрасно ты не поведал мне сие вечор, — наконец, нарушил Волынский тишину. — Шереметев, значит… Он ведь в останний год царя Алексея пребывал подле оного всё время. В большую сиу вошел при старом Государе. Да и после смерти — быстро правильную сторону выбрал. Тоей ночью лично присягнул Федору Алексеевичу. Инда Милославские его всё едино из Верху изжили. Ох, в обидах сидит Петр Василич!..

Волынский снова замолчал.

— Немочно нам теперь тянуть… Монахи ивановские зазря болтать по Москве не станут, но всё одно стрешневские за недолгу и караван твой изыщут. Ох, тяжко-тяжко! — Василий Семенович закачался в кресле. — Я ж было удумал до царя-батюшки тебя довесть уже после богомолья, но теперь тако неможно… Поскорее треба.

— А трудно это… — Дурной силился подобрать правильные слова, но махнул рукой. — На прием к царю записаться? Там, поди, очередь на месяцы вперед!