Анабиоз

— У них в одной витрине каюта Дарвина воссоздана, — не отреагировал на издевку Серый, присаживаясь на корточки. — Стол, на столе карта, чернильница-перо, фигня всякая. Полки с книгами. А за книгами пузырь заначен. Жизненно. Дарвин, выходит, не дурак выпить был.

Борис пыхнул сигаретой и благосклонно поглядел на попутчика.

— Водки хочешь? — спросил в лоб.

— Я закодировался, — помотал головой Серый.

— И чего? Пока спал, код забыл? — ухмыльнулся Борис.

Сергеев снова покачал головой.

— Не, водки не хочу, — решительно сказал он. И добавил: — Жрать хочу.

— Для ужина вроде рановато. А для обеда уже поздно. Или ты думаешь, что я тебя просто так кормить буду? Хрен. У меня иждивенцев и без того хватает.

Я смолчал. Серый насупился. Пробубнил:

— Вообще-то, мне казалось, что мы команда.

— Ну, раз мы команда, то твоя очередь хавку доставать, — тут же ввернул Борис.

Бывший политик-язычник посмотрел на него с немым укором. Так выразительно, что если бы смотрел со сцены, зал бы уже рукоплескал, а если бы в жизни — то тот, на кого был направлен взгляд, просто обязан был раскаяться и заняться благотворительностью.

Борис ни каяться, ни раздавать добро нуждающимся явно не собирался.

Серый решительно поднялся.

— Хорошо. Раз мы команда… Хорошо.

Он резко развернулся и шустро потрусил прочь. Через несколько секунд его спина скрылась в ближайших кустах.

— Куда это он? — спросил я.

Борис поглядел на меня, как на восьмое чудо света.

— О, у кого-то голосовой модуль заработал.

— Да пошел ты, — разозлился я и отвернулся.

Тут же пожалел, что упустил возможность хотя бы попытаться поговорить по-человечески, но было поздно.

Борис курил у меня за спиной. Дым сигареты сносило легким ветерком в сторону. Он проплывал мимо меня сизым призраком, поднимался, терялся в ветвях, растворялся в прозрачном воздухе.

Сверху мягко хлопнуло. Я запрокинул голову — в глаза полетела древесная труха. Я зажмурился, поморгал, потер пальцами веки, стараясь избавиться от сыпанувшей сверху дряни. Затем разглядел виновника шума.

На дереве сидела здоровенная ворона и косила черной бусиной глаза.

Чертова птица! Сейчас бы рогатку…

Будто подслушав мои мысли, ворона каркнула и, сорвавшись с ветки, полетела туда, откуда мы пришли.

Борис докурил. Бычок прочертил в воздухе дымную дугу и спикировал в траву в нескольких шагах от меня.

Я слушал город.

Москва звучала очень необычно. Не было урчания двигателей, не шуршали по асфальту тысячи подошв и сотни покрышек, не орали автомагнитолы в распахнутых окнах. Не звенел трамвай на перекрестке, там, где возвышался за деревьями музей Дарвина. Не кричали дети, не гундел у светофора побирающийся безногий калека, не жаловались на дороговизну тетки возле входа в магазин по ту сторону улицы.

Зато трещали, как безумные, насекомые. Да тявкала где-то далеко собака. Хорошо если собака, а не кто-то посерьезней…

Я повел больным плечом и поймал себя на том, что кручу в руках очки. Глупая привычка.

Протерев краем безрукавки линзы, я сунул оптику обратно в футляр.

Борис ковырялся в рюкзаке. Видимо, все же решил пообедать. Интересно, устроит перекус сейчас, или подождет Серого?

Подождал, хотя ждать пришлось долго. Серый появился минут через тридцать, напевая очередную бессмыслицу. В руках навязавшийся попутчик держал мусорный пакет.

Гогия, Гогия,
Шандаури Гогия,
Гамарджоба генацвали,
Режиссер Данелия…

Он оборвал песню, если это можно было так назвать, и бросил пакет на землю.

— Вуаля! Кушайте, не обляпайтесь.

Борис недоверчиво посмотрел на пакет, на Серого. Тот с независимым видом уселся прямо на землю, подхватил упакованную палатку и, положив ее на колени, принялся отбивать ладонями ритм.

По полю лиса бежал,
Перпендикулярно хвост держал.
Почему так хвост держал?
Вах, потому что хитрый был!

Серый вновь затих и покосился на кусты, из которых пришел. Борис поднял пакет, потряс в воздухе.

— Это что?

Ответить добытчик не успел. Ветви раздвинулись, и нас стало четверо. Мужик, выскочивший из-за кустов, был грозен и решителен. На лице его было написано желание убивать, но ярость мгновенно сошла на нет, уступив место промелькнувшим растерянности, испугу и разочарованию.

— Твою мать, — рыкнул мужик.

Серый не обратил на него никакого внимания, продолжил напевать:

На горе стоит мужик,
И орет, как заводной.
Почему, как заводной?
Потому что завели.
Гогия, Гогия…

— А ну-ка тихо, — оборвал его Борис, в руке которого снова, будто из воздуха, материализовался топор. Повернулся к мужику: — Тебе чего, дядя?

Тот с досадой покосился на топор, засопел.

Я решил не вмешиваться и наблюдал за происходящим со стороны. Мужик явно имел претензии. Не иначе мешок Серый у него упер.

— Это мои сухарики, — наконец пропыхтел мужик.

Обиженно. По-детски оттопырив толстые губы. Вид надутого детины и его клянчащий справедливости голос были настолько нелепы, что я невольно улыбнулся.