Анабиоз

— Какие сухарики? — опешил Борис.

Мужик кивнул на мусорный мешок.

— Я ларек на углу вскрыл. Там и так ни хрена нету, только сухарики и жвачка вроде съедобны. Но от жвачки никакого толку и каменная она, а сухари этот дрыщ спер.

— Я не пер, — возмутился Серый с тем же праведным видом, с каким негодовал с утра, пойманный за руку возле наших рюкзаков. — Оно лежало, никого не трогало. Я подобрал.

Борис повернулся к мужику. На лице светилась дружеская улыбка, но рука крепко сжимала топор.

— Ну, мужик, — миролюбиво проговорил он, — нечего было бросать свое добро. Или оно тебе так нужно было, что разложил посреди улицы?

Взгляд мужика заметался между топором и мусорным мешком.

— Ладно, — сжалился Борис, — давай пополам.

— Так не честно! — рассердился тот. — Я их нашел!

— Он тоже, — кивнул на Серого Борис. — Не жадничай, дядя. Половина лучше, чем ничего. — Он запустил в мешок лапу и стал доставать оттуда пакетики с сухариками. Мужик скрипнул зубами. Борис поглядел на выгруженные пакетики, заглянул в мешок и протянул его мужику. — Держи, я тебе даже с тарой отдам. Только больше не разбрасывайся, а то еще с кем-нибудь делиться придется.

На лице Бориса продолжала сверкать дружеская улыбка. Но пальцы все также стискивали топор. Забавность нелепой ситуации улетучилась, как сигаретный дым. Внутри стало неуютно. Убийство в виде самозащиты я еще мог оправдать, но убийство из-за сухариков…

Хотя топор в руке мог быть только для острастки. Или не только? Сейчас мне почему-то казалось, что это уже не игра. Все серьезно. Очень серьезно.

Мужик взял мешок, пробурчал под нос что-то неразборчиво-матерное и пошел прочь.

Борис смотрел, как смыкаются за его широченной спиной кусты. Слушал, как шуршат ветки, как удаляются шаги.

Когда затих последний шорох, улыбка мгновенно сползла с его лица. Борис развернулся, словно спущенная пружина. Складка на лбу заострилась, взгляд сделался бешеным.

— Борис! — вскрикнул я, чуя недоброе.

Рука с топором взметнулась и резко опустилась, вгоняя лезвие в ствол дерева. В десяти сантиметрах от головы Серого.

Тот даже испугаться не успел. Борис схватил его за грудки и резко встряхнул. Процедил сквозь зубы:

— Ты что же это, скотина, творишь?

— Сам же сказал, что моя очередь, — оторопел Серый. — Да чего ты? Он же один, а нас трое.

Борис разжал пальцы, выпуская попутчика. Отошел в сторону, с деланным спокойствием поднял пакетик, дернул за края и захрустел сухарями.

— Еще хоть раз подобную подляну устроишь, и можешь считать, что ты тоже один. Понял?

— Злой ты, — пробормотал Серый, поправляя одежду.

— Люди добрые, — желчно отозвался Борис.

Обеда, пусть даже и запоздалого, не вышло. Мы похрустели сухарями, оставшиеся пакетики распихали по карманам. Голод я почти не утолил, только аппетит разыгрался. Но продолжения трапезы не получилось.

Борис закинул рюкзак на плечи и пошел. Молча, ничего не объясняя, никого не спрашивая, будто все должны были понимать его без слов. Самоуверенность сродни наглости. Но и я, и Серый, не сказав ни слова, подхватили пожитки и двинули следом.

— Арбат не с той стороны, — хмуро заметил я, когда мы прошли по улице имени младшего брата вождя мирового пролетариата метров триста.

— Не топчи клумбы, — отозвался Борис, не оборачиваясь. — Ты видел, куда этот с сухарями пошел?

— В кусты.

— А я видел, — проигнорировал мои слова Борис. — Он по кустам в сторону прошуршал, ветками потрещал, а потом тихой сапой по той стороне обратно вернулся. И вперед по Ленинскому.

— Думаешь, у него там друзья? — поинтересовался Серый.

— А ты думаешь, ты один такой «втроем»? — парировал Борис. — Может, друзья, а может, и нет. Но рисковать не будем. Обойдем немного. И лучше не злите.

Серый благоразумно поотстал и затянул фальшиво: «Ходы кривые роет подземный умный крот, нормальные герои всегда идут в обход». Впрочем, дальше этой фразы он петь не отважился, поравнялся со мной и зашагал плечо в плечо.

Я молчал. Говорить не хотелось. Внутри боролись злость и усталость. Хотелось лечь, закрыть глаза и проснуться тридцать лет назад.

— Серьезный у тебя брат, — тихо, чтобы слышал только я, заговорил Серый.

— Разный, — хотелось сказать грубее, но я постарался быть объективным. — Наглец и самодур.

Сергеев несогласно мотнул головой.

— Он лидер. Я тебе скажу: главное в политике — найти крепкую руку и хорошо при ней устроиться.

— А я думал, главное в политике — самому стать крепкой рукой.

— Ерунда, — безапелляционно отрубил Серый. — Так может рассуждать только дурак или романтик. Ты вот при всем желании лидером не станешь. А ему и становиться не надо. Он уже лидер. Потому он о том, как стать крепкой рукой, не думает. Он ей становится. А ты слишком идеализируешь все. И других под свои идеалы подогнать пытаешься. Только понять не хочешь, что, если все станут также наивно на жизнь смотреть, получится толпа растерянных идеалистов. А без лидера никуда. Без паровоза состав с места не сдвинется.