Он замолчал так же резко, как начал.
Оборвал песню, и все.
Он-то замолчал… Но последнее слово, изрезанное острыми гранями финального аккорда, еще звучало. Странно звучало, пронзительно, надрывно и как-то… неприкаянно. Это слово будто бы застряло между уже отпустившим его исполнителем и еще не принявшим миром. Будто зависло над вагоном, водной гладью, скользкими от росы склонами, серыми в предрассветной мгле домами и пустыми дворами. Над тихонько шелестящими на ветру деревьями. Над неподвижными машинами и растрескавшимися дорогами.
Оно могло в любой момент упасть или рвануть ввысь.
— Понял? — проговорил Пасечник. Совсем другим голосом, пьяным и насмешливым. Словно это не он только что пел, а другой человек. На другом языке. Выхватив частицу музыки из другого мира. — Пальцы-то, ё-моё, помнят…
Слово упало.
Я молча налил в кружку из термоса и выпил, понимая: зря, лишняя… Но в тот миг мне было плевать. Мимолетная эйфория растворилась в этой бледной утренней мгле без следа. На душе стало погано и мерзко.
Проснулся Алексей. Обвел всех тяжелым мутным взглядом, зябко поежился. Плотнее закутался в безразмерную клеенчатую куртку. Буркнул:
— Лучше б не просыпался. Ни сейчас, ни вообще… Дайте, что ли, горло промочить.
— Ты утром уйти хотел, — напомнил Женя, распутывая «бороду» на закидушке. — Утро. Энтузиазм прошел?
— Понимаешь ли, в чем дело, — вставая и дотягиваясь до очередного термоса, пробормотал Алексей, — я вот сейчас уйду, а вы сопьетесь и помрете. Я, конечно, порядочная сволочь, но…
— Погоди-и-и, — перебил кривоносый, кося глазами и все дальше ускользая из реальности в свой волшебный мир с пасекой.
— Не-е, — качнул головой Алексей. — Я такой грех на душу не возьму.
— Погоди-и…
Я слушал их пустую болтовню и понимал: нужно идти. В памяти вспыхивали и гасли осколки вчерашнего разговора про коллайдер, стену света, необъяснимые вещи, которые творятся за ней.
Да, пьянка на время отодвинула насущные проблемы, но теперь все вернулось, навалилось с новой силой…
Как там Эля? Дома ли? Если дома, что она ест? Где берет воду? Ведь уже прошло три дня! Дома нет ни воды, ни еды. Разве что крупы какие-то, да и то вряд ли: крысы и мыши, наверное, всё пожрали. Вероятно, ей пришлось выбраться на улицу. Куда она могла пойти в первую очередь? В гастроном, конечно же. Он ближе всего. Но там наверняка уже кто-то обосновался.
Я сел на матрасе. Подышал, чувствуя, как меня коловоротит. Сосредоточившись, натянул все еще мокрые ботинки и зашнуровал непослушными пальцами. Встал, схватился за бортик.
Штормило беспощадно.
— Э, отец, ты куда? — забеспокоился Женя.
Я промолчал, стиснув зубы, и постарался сконцентрироваться.
Черт вас всех возьми! За бесконечными пререканиями с Борисом, за чужими жизнями и судьбами, о которые то и дело приходится спотыкаться, за усталостью и стремлением зашториться я совсем перестал ясно видеть цель. Напрочь забыл о том, что Эле может быть гораздо хуже, чем мне.
Женя встал. Хлопнул по плечу.
— Ты б проспался, отец. Сгинешь ведь, в таком-то виде.
— Не хочу! — резко скидывая его руку, выдохнул я.
— Чего не хочешь? Сгинуть или проспаться?
Откуда мне знать? Ничего не хочу! Только бы Эля жива была!
Я развернулся, хотел было надеть рюкзак, но понял, что с ним в таком состоянии идти нереально — упаду, не выдержу. Достал несколько пакетов лапши, распихал по карманам. Подумал и прихватил бутылку минералки.
Оружие?
К черту. Не спасет в этом зверинце ничто.