Анафем

Корд надоело слушать, как мы говорим по-ортски, и она пересела вперёд, к Роску. Я чувствовал себя немного виноватым, но некоторые веши почти невозможно обсуждать на флукском.

Мне ужасно хотелось расспросить фраа Джада про ядерные отходы, но я не решался завести этот разговор при Самманне. Поэтому я тоже срисовал чертёж с корабля Двоюродных и стал разбирать доказательство. Довольно скоро я в нём увяз. Корд и Роск включили музыку на акустической системе кузовиля, сперва тихо, потом, когда никто не возразил, громче. Фраа Джад впервые в жизни слышал популярную музыку. Я так сжался, что думал, что-нибудь себе внутри поврежу. Однако тысячелетник принял мирские звуки так же безмятежно, как полоску «Идеальное скольжение». Я бросил разбирать доказательство, просто смотрел в окно и слушал музыку. Несмотря на моё предубеждение против мирской культуры, меня вновь и вновь поражали элементы красоты в этих песнях. Девять из девяти были совершенно незапоминаемые, но иногда возникал поворот мелодии, явственно говорящий о своего рода снизарении. Я гадал, представительная ли выборка, или Корд умеет выискивать песни, в которых есть красота, и других себе на жужулу не записывает.

Музыка, жара, тряска, смятение оттого, что пришлось покинуть концент, — всё действовало на меня разом. Немудрено, что я запутался в доказательстве. Однако по мере того, как солнце светило всё более горизонтально, а умирающие посёлки и высохшие оросительные каналы уступали место пустынной возвышенности с редкими каменными развалинами, я задумался, что ещё на меня действует.

Я свыкся с тем, что Ороло умер. Не буквально умер и похоронен, но умер для меня. В этом-то суть анафема: он убивает инака, не трогая тело. Теперь у меня было всего несколько часов, чтобы освоиться с мыслью о будущей встрече. В любую минуту Ороло мог показаться на скале — да хоть вон на той ближайшей — с приборами для ночных наблюдений. А может, его растерзанные останки ждут нас под курганом из камней, который сложили пены — потомки съевших печень светителя Блая. Так или иначе, ни о чём другом я думать сейчас не мог.

На меня смотрела Корд. Она потянулась к панели, выключила музыку и что-то повторила. Я впал в некое подобие транса; первое же моё движение его разрушило.

— Звонит Ферман, — сообщила Корд. — Предлагает остановиться. В кустики и поговорить.

Оба предложения показались мне вполне своевременными. Мы остановились на широком повороте дороги, которая сейчас шла вниз. Треть спуска мы уже одолели. Впереди — примерно в получасе езды от нас — начиналась широкая долина, уходящая к самому горизонту: каменистая впадина, где находят смерть обессиленные ручьи и теряют мощь ливневые потоки. Базальтовые шпили и частоколы отбрасывали тени в два раза длиннее себя. Милях в двадцати—тридцати впереди высились две одинокие горы. Мы сгрудились вокруг картаблы и убедили себя, что это два из трёх намеченных холмов. Третий мы, по всей видимости, только что обогнули и сейчас были у его подножия.

Ферман хотел поговорить со мной как со старшим в группе. Я стряхнул последние остатки транса и постарался расправить плечи.

— Я знаю, что вы не верите в Бога, — начал он, — но, учитывая ваш образ жизни, я подумал, может, вам лучше остановиться у...

— Базских монахов? — предположил я.

— Да. — Ферман немного опешил от того, что моя догадка попала в цель. Когда Самманн сказал, что Ферман связывается с «базским учреждением», мне представился кафедральный собор или что-нибудь не менее величественное. Однако это было до того, как я увидел здешнюю местность.

— Монастырь, — продолжал я, — на одной из этих гор?

— На ближайшей. Его отсюда видно — он на северном склоне. Примерно посередине.

С подсказками Фермана я нашел на склоне нечто вроде естественной террасы, окаймлённой полумесяцем тёмной зелени — видимо, деревьями.

— Я туда ездил спасаться от суеты, — заметил Ферман. — И детей отправлял в лагерь каждое лето.

Я задумался, что значит «спасаться от суеты», потом сообразил, что живу так всю жизнь.

Ферман неправильно истолковал моё молчание. Он повернулся ко мне и выставил руки ладонями вперёд.

— Если ты против, давай я сразу скажу, что у нас достаточно воды, еды и спальных мешков, чтобы остановиться где угодно. Но я подумал...

— Мысль разумная, — ответил я. — Если туда пускают женщин.

— У монахов свой клуатр, отдельно от лагеря. А в лагере живут и мальчики, и девочки — там есть женский персонал.

День был утомительный. Солнце садилось. Мы все здорово устали.

Я пожал плечами.

— По крайней мере нам будет что рассказать, когда мы доберёмся до концента светителя Тредегара.

Как только Ферман зашагал прочь, ко мне ринулись Лио и Арсибальт. Вид у обоих был слегка задёрганный — как у всякого, кто провёл несколько часов с Барбом.

— Фраа Эразмас, — начал Арсибальт. — Будем реалистами. Посмотри вокруг! Никто здесь жить не может. Тут негде взять еду, воду, медицинскую помощь!

— На склоне вон той горы растут деревья, — сказал я. — Значит, вода там есть. Люди вроде Фермана отправляют туда детишек в летний лагерь. Наверное, не всё так плохо.