Анафем

– Сядь рядом со мной, и я покажу тебе то, чего ты, могу поспорить, не ждёшь, – сказала она. И вот в этих словах, я был уверен, второго смысла не было. Пока я пробирался на место Тулии, Ала поднялась на ноги – для её роста тут высоты хватало, – подошла к люку, который Тулия оставила открытым, и опустила крышку. Потом села рядом со мной и погасила сферу. Теперь в будке была полная темнота. Полная, если не считать пятна белого света, размером с Алину ладошку. Оно как будто висело перед нами в воздухе. Это явно было не совпадение: девушки сидели здесь из-за пятна света. Я потрогал его правой рукой (левая загадочным образом оказалась у Алы на плечах) и нащупал чистый лист – он был приколот к дощечке, прислонённой к стене. Свет проецировался на лист. Теперь, когда глаза привыкли, я видел, что пятно круглое. Идеально круглое.

– Помнишь полное затмение три тысячи шестьсот восьмидесятого года, когда мы сделали камеру-обскуру, чтобы смотреть на него без вреда для зрения?

– Ящик, – вспомнил я, – с дырочкой и листом белой бумаги.

– Мы с Тулией здесь убирались, – сказала Ала, – и заметили, как светлые пятнышки бегают по стенам и полу. Солнце светит через отверстия высоко в стене, вон там. – Она заёрзала, показывая что-то в темноте, и каким-то образом оказалась ближе ко мне. – Мы думаем, их проделали для вентиляции, а потом забили, потому что через них залетали летучие мыши. Свет пробивался в щели между досками. Мы их заткнули – почти.

– «Почти» значит, что вы оставили аккуратную маленькую дырочку?

– Да, и поставили здесь экран. Ясное дело, нам приходилось двигать его вслед за солнцем.

Ала вставляла «ясное дело» чуть не в каждую вторую фразу, а я полжизни из-за этого злился. Сейчас впервые нисколечко не обиделся – слишком занят был тем, что восхищался умом Алы и Тулии. Ну почему я сам до такого не додумался? Не нужно ни линз, ни зеркала, достаточно простой дырочки. Изображение, конечно, получается слабое, поэтому смотреть надо в тёмной комнате – камере-обскуре.

Видимо, Тулия рассказала Але про табулу, про Самманна и про мои наблюдения. Но теперь мне казалось, будто я последний раз думал о них, а не о том, как помириться с Алой, годы назад. Я не мог вызвать у себя никакого интереса к солнцу. Светит себе и светит. Фотосинтезу ничто не угрожает. Крупных вспышек нет, пятен – немного. Чего о нём думать?

Через несколько минут думать стало ещё труднее. Целоваться в калькориях не учат. Нам приходилось действовать методом проб и ошибок. Даже ошибки были по-своему неплохи.

– Искра, – сказала Ала (не очень внятно) какое-то время спустя.

– Ещё бы!

– Нет, я вроде бы увидела искру.

– Мне говорили, что в таких случаях естественно видеть звёзды…

– Не воображай! – сказала она, отпихивая меня. – Я только что видела ещё одну.

– Где?

– На экране.

Я слегка ошалело повернулся к листу. На нём не было ничего, кроме бледного диска.

И…

…маленькой искорки. Точечки света, ярче, чем солнце. Она исчезла раньше, чем я уверился, что точно её видел.

– Кажется…

– Вот снова! – воскликнула Ала. – Она чуть-чуть сместилась.

Мы дождались ещё нескольких вспышек. Ала не ошиблась. Все вспышки были ниже и правее солнечного диска, но каждая следующая появлялась чуть выше и левее предыдущей. Если отметить их на листе, получилась бы линия, целящая в солнце.

Что бы сделал Ороло?

– Нам нужно перо, – сказал я.

– Пера у меня нет, – ответила Ала. – Они вспыхивают примерно раз в секунду. Может, чаще.

– А что-нибудь острое есть?

– Булавки!

Ала и Тулия прикололи лист к доске четырьмя булавками. Я вытащил одну и положил Але в тёплую ладонь.

– Я буду держать доску. А ты протыкай лист, как увидишь вспышку, – сказал я.

Мы пропустили ещё несколько искорок, пока устраивались. Я расположился так, чтобы рукой прижимать доску к стене и придерживать внизу коленом. Ала легла на живот и приподнялась на локтях. Её лицо было так близко к листу, что я видел глаза и изгиб щеки в отсвете от бумаги. Второй такой красивой девушки у нас в конценте не было.

Следующая искра отразилась в её зрачке. Рука метнулась к листу. Тюк.

– Хорошо бы нам узнать точное время, – сказал я.

Тюк.

– Ясное дело, (тюк) через несколько минут (тюк) оно выйдет за пределы листа. (Тюк.) Тогда мы сбегаем и посмотрим (тюк) на часы. (Тюк.)

– Заметила странность?

Тюк.

– Они гаснут не враз. (Тюк.) Вспыхивают быстро (тюк), а гаснут медленно. (Тюк.)

– Я про цвет.

Тюк.

– Голубоватый такой? (Тюк.)

От внезапного скрежета меня чуть инфаркт не хватил. Это заработал автоматический механизм боя. Часы били два. В таких случаях полагается затыкать уши, но я не отважился – Ала бы всадила в меня булавку. Тюк… тюк… тюк…

– Зато время узнали, – сказал я, когда, по моим прикидкам, она снова обрела слух.

– Я отметила тройной дырочкой искру, которая была ближе всего ко второму удару.

– Отлично.

– Мне кажется, она поворачивает, – заметила Ала.

– Поворачивает?

– Как будто источник вспышек движется не по прямой. Меняет курс. Летит, ясное дело, между нами и солнцем – сейчас прямо через солнечный диск. Но линия вроде не прямая.