Анафем

Однако само то, как Кин ответил, заставило Ороло схватить новый лист опросника.

– Откуда ты знаешь?

– Что?!

– Ты говоришь, «конечно», но как ты узнаёшь, преступник перед тобой или нет? Их клеймят? Татуируют? Сажают под замок? Кто определяет, что такой-то – преступник? Женщина со сбритыми бровями говорит: «Ты преступник» и звонит в серебряный колокольчик? Или мужчина в парике ударяет молотком по деревяшке? Протаскиваете ли вы обвиняемого через магнит в форме бублика? Или у вас есть раздвоенная палка, которая дрожит, если её подносят к злодею? Протягивает ли император с трона свой вердикт, написанный алыми чернилами и запечатанный чёрным воском, или обвиняемый должен пройти босиком по раскалённому железу? Может, есть вездесущий праксис движущихся картин – то, что вы называете спилекапторами, – видящих всё, но их тайны известны только совету евнухов, каждый из которых заучил наизусть длинное число? Или толпа сбегается и забрасывает подозреваемого камнями?

– Я не могу поверить, что вы всерьёз, – сказал Кин. – Вы пробыли в конценте всего, наверное, лет тридцать?

Фраа Ороло вздохнул и посмотрел на меня.

– Двадцать девять лет одиннадцать месяцев три недели шесть дней.

– И понятно, что вы готовитесь к аперту. Но не можете же вы думать, что всё так сильно изменилось!

Ещё один взгляд в мою сторону.

– Мастер Кин, – сказал фраа Ороло, выдержав паузу, чтобы слова его подействовали сильнее, – сейчас три тысячи шестьсот восемьдесят девятый год от Реконструкции.

– Мой календарь тоже так говорит, – подтвердил Кин.

– Завтра наступит три тысячи шестьсот девяностый. Не только унарский матик, но и мы, деценарии, будем отмечать аперт. Согласно древним установлениям, наши ворота распахнутся. В течение десяти дней мы сможем выходить наружу, а гости, такие, как вы, посещать наш матик. Так вот, через десять лет в первый и, вероятно, в последний раз за мою жизнь распахнутся вековые ворота.

– А когда они закроются, по какую сторону будете вы? – спросил Кин.

Я опять смутился, потому что не смел задать этот вопрос. Однако я втайне порадовался, что Кин его задал.

– Если меня сочтут достойным, я бы очень хотел оказаться внутри. – Фраа Ороло весело посмотрел на меня, как будто угадал мои мысли. – Суть же в том, что примерно через девять лет меня могут вызвать в верхний лабиринт, отделяющий мой матик от матика центенариев. Я войду в тёмную комнату, разделённую решёткой, а по другую сторону будет столетник (если к этому времени они не вымрут, не исчезнут и не превратятся во что-нибудь иное). И вопросы, которые он задаст, покажутся мне такими же странными, как тебе – мои. Столетники будут готовиться к своему аперту. В их книгах записаны все юридические практики, о которых они или другие инаки в других концентах слышали за последние тридцать семь с лишним веков. Список, которым я тряс перед тобой минуту назад, – лишь один абзац из книги толщиною в мою руку. Поэтому, даже если беседа кажется тебе нелепой, я бы очень просил тебя просто рассказать мне, как вы выбираете преступников.

– А мой ответ запишут в эту книгу?

– Если он будет новым, да.

– Ну, у нас по-прежнему есть окружные санаторы, которые прибывают на новолуние в запечатанных фиолетовых ящиках…

– Да, их я помню.

– Но они появлялись не так часто, как надо. Власти плохо их защищали и некоторых пустили под откос. Тогда власти поставили ещё спилекапторы.

Фраа Ороло взял другой лист.

– Кто имеет к ним доступ?

– Мы не знаем.

Ороло принялся искать другой лист, но, прежде чем он нашёл, Кин продолжил:

– Если кто-нибудь совершает серьёзное преступление, власти шлёпают ему на хребет такую штуку, что он на какое-то время становится вроде калеки. Потом она отваливается, и всё проходит.

– Это больно?

– Нет.

Новая страница.

– Когда вы видите человека с таким устройством, вам ясно, какое преступление он совершил?

– Да, там прямо так и написано, кинаграммами.

– Воровство, насилие, вымогательство?

– Само собой.

– Крамола?

Кин долго молчал, прежде чем ответить:

– Такого никогда не видел.

– Ересь?

– Это, наверное, по части небесного эмиссара.

Фраа Ороло воздел руки с такой силой, что стла упала с его головы и даже одна подмышка оголилась, потом резко закрыл лицо. Этот иронический жест он частенько проделывал в калькории, когда кто-нибудь из фидов демонстрировал непроходимую тупость. Кин явно правильно всё понял и засмущался. Он поёрзал на стуле, задрал подбородок, снова опустил его и посмотрел на окно, которое пришёл чинить. Однако был в выспренном жесте Ороло какой-то комизм, и Кин чувствовал, что ничего плохого не произошло.

– Ладно, – сказал он наконец. – Я никогда так об этом не думал, но на самом деле у нас есть три системы.

– Ящики, нашлёпки на хребет и что-то новенькое, ни мне, ни фраа Эразмасу незнакомое. Некто, называемый небесным эмиссаром. – Фраа Ороло принялся искать что-то в стопке листьев, в самом её низу.

– Я о нём не упомянул, потому что думал, вы знаете!