Анафем

– Не совсем так, – сказал Ороло. – Большинство – и проциане, и халикаарнийцы – сочтут его пустой метатеорической болтовнёй. Несвоевременной тратой времени. А вот если ты будешь говорить с кем-нибудь вроде фраа Джада…

Он замолчал. Я думал, что он просто переводит дух, поскольку теперь мы бежали. Ещё один воздухолёт заходил на посадку перед воротами, и Ороло вынужден был повысить голос. Однако, глянув вбок, я заметил на его лице неуверенность – выражение, которое я меньше всего привык ассоциировать с па Ороло.

– Думаю, – сказал он наконец. – Думаю, они всё это знают.

– Что?

– То, что я говорил тебе раньше. Знают, что это правда.

– Хм…

– И знают по меньшей мере тысячу лет.

– Гм…

– И они… они экспериментируют.

– Что?!

Ороло пожал плечами и горько улыбнулся.

– Аналогия: когда теоры лишились коллайдеров, они подняли глаза к небу и сделали космографию своей лабораторией. У них не было другого способа превратить философию в теорику. Вот так же, когда людей поселили на скалистом утёсе, у них не осталось иных занятий, кроме как думать о том, о чём мы с тобой говорили раньше. И тогда они… некоторые из них придумали экспериментальный способ проверить, правду они говорят или чушь. И отсюда, методом проб и ошибок, со временем развился праксис.

Он подмигнул мне.

– Так ты думаешь, фраа Джад отправил меня сюда, чтобы выяснить, знаешь ли ты?

– Подозреваю, что да. В нормальных обстоятельствах они бы просто перетащили меня в центенарский или милленарский матик… – Он снова посмотрел на небо. – А вот и он! – сказано это было так, будто Ороло ждал поезда, и поезд наконец показался.

Белая черта разрезала небо пополам, двигаясь с запада на восток, и, не замедляя скорости, воткнулась в кратер вулкана несколькими тысячами футов выше нас.

За мгновение до того, как до нас долетел звук, Ороло заметил:

– Умно. Они не могут попасть точно в капсулу. Но они достаточно знают геологию…

В следующие полчаса я больше ничего не слышал. Слух был хуже, чем бесполезен, – я жалел, что не родился глухим.

Фраа Халигастрем научил меня некоторым геологическим терминам, которыми я здесь воспользуюсь. Могу вообразить, как Корд трясёт головой и ругает меня за сухой теорический язык вместо правды чувств. Однако правда чувств – чёрный хаос ужаса и растерянности, и единственный способ осмысленно передать случившееся – изложить ход событий, как нам удалось восстановить его позже.

Геометры кинули в нас камень. Вернее – длинный стержень из какого-то тяжёлого металла, но по сути – тот же камень. Он пропорол четвертьмильную корку застывшей лавы на вершине вулкана и обратился в пар, породив чудовищный выброс энергии, который мы ощутили как подземный толчок. Напряжение разрыва передалось по каналу, пробитому стержнем в породе, расширяя его и отыскивая системы трещин, которые немедленно раздвинула хлынувшая вверх магма. Растворенные в ней газы начали высвобождаться, как в газировке, когда её открываешь. «Вскипевшая» лава при выбросе разлетелась в пепел, который по большей части устремился вертикально вверх и со временем осел пылью на тысячу миль по ветру. Но часть образовала гигантское облако, и оно катилось по склону, как лавина, – ярко-оранжевое, легко различимое в темноте. Когда мы вскочили с дороги, на которую нас бросило землетрясением, и обезумевшей толпой ринулись к выходу из котлована, мы ясно увидели, что палящая туча надвигается, и, если не убраться с её пути, она одновременно раздавит нас, как молот, и испепелит, как огнемёт. Убраться можно было только одним способом: на воздухолётах, стоящих между стеной концента и сувенирной лавкой. Они были рассчитаны только на солдат и снаряжение, поэтому военные выбросили всё, что привезли с собой, освобождая место для пассажиров – инаков. Из воздухолётов летели на землю огнетушители и аптечки – лишний груз, вместо которого можно взять людей.